а затем отворачивается.
– Для учёных вы ведёте себя как редкостные мерзавцы, – говорю я сянь-ку.
– Я отдам его вам! – кричит Таваддуд. – Прекратите! Я отдам его вам!
Её мир наполнен агонией. Часть её разума, принадлежащая Аксолотлю, вспыхивает и умирает, вспыхивает и снова умирает, словно мозг раз за разом пронзает раскалённая игла.
– Я отдам его вам! – слышит она сквозь рыдания собственный голос.
Пытка прекращается. Прости, мне очень жаль, доносится откуда-то издалека голос Аксолотля.
Таваддуд всхлипывает, вытирает с лица сопли и слюну и набирает полную грудь воздуха. А затем выкрикивает Имя аль-Джаббара Непреодолимого и превращается в Кающегося Рамзана.
Как только Таваддуд начинает произносить Имя, я закрываю уши. Теперь я довольно неплохо представляю себе, как это работает. В некотором роде это экстремальное фрактальное сжатие, соотносящийся с самим собой виток истории, заставляющий мозг жертвы повторять его снова и снова, в результате чего происходит самозагрузка чужого разума. Я не знаю, как это может быть. Даже цифровая передача требует невероятной компьютерной мощи, а для человеческого мозга это за гранью возможного.
Неважно, каким образом это срабатывает, но всё происходит очень быстро. Рамзан – или Таваддуд – острыми когтями мыслеформы рвёт горло сянь-ку, извергая фонтан крови. Но Абу Нувас достаточно проворен, чтобы встретить приближающееся существо выстрелом из бараки. Мыслеформа взрывается инертной белой пылью. Таваддуд ещё раз вскрикивает и падает. Мыслекапсула катится по полу. Я нагибаюсь и ловлю её.
Вот только сянь-ку убить довольно трудно, и даже смерть одной из них значит не больше, чем отрезанный кончик ногтя. Гогол, умирая, тоже бормочет Имя. Оно мерцает в атаре и звенит в воздухе. Абу Нувас вслушивается, и его глаза стекленеют.
Ружьё в его руке опускается, и я, заметив это, подхватываю неподвижное тело Таваддуд и пускаюсь наутёк. Я выжимаю из тела Соборности всё, на что оно способно, и из глаз буквально сыплются искры. Не снимая Таваддуд с плеча, я изо всех сил бью по стеклу алмазным резаком. Руку пронзает боль, но стекло разлетается вдребезги. Я крепче сжимаю Таваддуд и вслед за осколками лечу в пустоту.
Мы несёмся сквозь золотисто-голубую ночь к далёкому Сирру, виднеющемуся внизу. От его красоты захватывает дух.
Но ещё удивительнее погрузиться в янтарное сияние древней сети ангелов, когда она наконец принимает нас в свои тёплые объятия.
Голова у Таваддуд звенит, словно разбитый кувшин джинна. Она лежит на холодной твёрдой поверхности. Каждая клеточка её тела разрывается от боли.
Она открывает глаза и видит перед собой чёрное дуло ружья-бараки. Сумангуру – Жан ле Фламбер – целится ей в голову. И грустно улыбается.
– Поверь, пожалуйста, здесь нет ничего личного, – говорит он. – Я думаю, ты понимаешь, что надо вести себя хорошо. Я, к сожалению, не всегда могу себе это позволить.
– Что ты делаешь? Где мы?
– Прошу тебя, тщательно выбирай слова. Если я услышу начало Имени, я буду вынужден выстрелить. А трюк с Именем и Рамзаном был великолепен. Надо учесть на будущее: хороший способ атаковать воплощённых Основателей. Это их каждый раз сбивает с толку. Мы находимся в старом загрузочном храме неподалёку от Базы: в ближайшее время мне потребуется канал связи с Ковшом.
Таваддуд с трудом сглатывает, во рту у неё пересохло.
– Кто ты? Чего тебе нужно? Почему делаешь всё это?
– Я хочу, чтобы ты знала, как я сожалею об этом. Ты не заслуживаешь ничего подобного.
– Почему… почему ты извиняешься? Просто позволь мне уйти.
– Видишь ли, это моя вина. Я прибыл на Землю в поисках двух вещей. И одна из них – это аль-Джанна Пушки. Но, как оказалось, найти этот рай очень непросто. Я вор, а не археолог. Поэтому позаботился, чтобы сянь-ку узнали о том, что там есть нечто крайне им необходимое: куда легче украсть то, что отыщут другие. Они считают, что я допустил утечку информации, послал незакодированное сообщение. – Его губы вздрагивают в мимолетной улыбке. – Я не думал, что они привлекут к делу местного агента вроде Нуваса, но, должен признать, я плохо знал Сирр. Мне очень повезло, что меня направили сюда в поисках Аксолотля.
Таваддуд испытывает крайнюю опустошённость и слабость. Она закрывает глаза. Тусклое эхо Аксолотля доносится в её голове откуда-то издалека.
– Я доверяла тебе, – произносит Таваддуд.
– Я же говорил, что нельзя этого делать, – отвечает ле Фламбер. – Теперь помолчи. Мне надо уладить одно дело с твоим приятелем, а потом я отправлюсь своей дорогой.
Он ловко, словно фокусник, поворачивает в пальцах мыслекапсулу.
«Какого чёрта тебе надо?» – шепчет Аксолотль.
– Мне нужен один секрет, полученный тобой от Ауна. Ради него я и прилетел сюда. Алгоритм превращения разумов в истории. То самое, что помогло тебе создать похитителей тел. Но будь осторожен. Выкинешь какой-нибудь трюк, и госпожа Таваддуд станет белым шумом в диком коде. Или я прибегну к тактике сянь-ку: я тоже знаю приёмы хирургии мышления. Выбор за тобой.
«Пусть стреляет, – слышится голос Аксолотля в голове Таваддуд. – Пусть стреляет. Мы всё равно будем вместе».
– Слишком поздно, – говорит Таваддуд. – Как всегда, слишком поздно.
Наконец всё заканчивается, и я отвешиваю им обоим поклон. А затем через разъём загрузочного храма подключаюсь к коммуникационной сети Ковша. Из-под купола появляется сканирующий луч, осыпающий храм искрами белого очищающего огня. Я покидаю Сирр потоком модулированных нейтрино. Ещё миг – и я уже в своём прежнем теле в центральной каюте. Я потягиваюсь – непривычное ощущение после нескольких дней в массивном теле Сумангуру.
Ты редкостный мерзавец, Жан, говорит корабль.
– Знаю, но иногда без этого не обойтись.
Я передаю алгоритм – беспорядочные образы, запечатлённые в моём мозгу Аксолотлем и закодированные, как мне кажется, в виде рекурсивной мозаики Пенроуза.
– Перешли это Пеллегрини и скажи, пусть испробует на нескольких гоголах в системе Ковша. Я видел, как это работает, но проверить не мешает. Кроме того, я полагаю, процесс потребует колоссальной компьютерной мощности.
Да, сэр, слушаюсь, сэр. Что-нибудь ещё?
– У меня две новости: хорошая и плохая. Хорошая заключается в том, что всё готово и остаётся только дождаться, когда Миели добёрется до этого аль-Джанна. Она попала в команду Абу Нуваса?
Да.
– Отлично. – Я сжимаю пальцами переносицу. – Мне необходимо выпить.
Интересно, почему мне совсем не хочется выслушивать плохую новость?
– Я тебя понимаю. – Я глубоко вздыхаю. – Сюда направляется Охотник.
Таваддуд ещё долгое время в одиночестве сидит с мыслекапсулой в руке в загрузочном храме рядом с телом Сумангуру. Когда Кающиеся находят её, она держит ружьё-бараку и прижимает дуло к своему лбу. А потом засыпает в камере и уже не может вспомнить, собиралась ли спустить курок.
24
Миели и поезд душ
Миели следит за продвижением поезда душ с высоты. В солнечном свете он похож на блестящего серебряного змея. Восходящий поток с лёгкостью несет её над землей, и если бы не бесконечная болтовня Станки – урсоморфа, – она была бы почти довольна жизнью.
– …А потом, можешь