такое искусство видел я в детстве, если бы я мог сделать его доступным детям детдома, помогло бы оно нам чем-то? По своему опыту сказать что-то определенное не могу, потому что или мои воспитанники прикоснулись к большому искусству только в зрелые годы. Но думаю, что оно было бы на пользу. И тем большую, чем раньше коснулось бы наших душ его облагораживающее воздействие. Думаю так потому, что помню сожаление, которое испытывал в лектории при Русском музее в Ленинграде: ах как жалко, что я не знал этого раньше! Чувство, что мне недодали чего-то очень значительного, было довольно острое и болезненное. Сегодня мы даем то, чего не имели сами. Прочитал статью Валентина о Тумбасове и заявил ему категорически: первого сентября в школе проводят урок мужества, в двух классах проведем его мы с тобой, я — в литературном музее, ты — в картинной галерее, перед работами художников-ветеранов.
«Раскочегарила» тему «живой» картины и газета «Советская Россия», вчера напечатала статью З. Горчаковой из Ленинграда «С выставки — на антресоли», в которой собкор рассказывает, что художники города очень обеспокоены тем, что их картины народ не видит. «А куда уйдет с выставки живопись? Десяток картин купит для музеев Министерство культуры. Столько же станут собственностью дирекции выставок, будут показаны еще в двух-трех городах, а потом осядут в хранилище. Остальные вернутся в мастерские художников…» Правление Ленинградской организации Союза художников РСФСР на открытом заседании обсудило проблему «Станковая живопись и современный интерьер». Много разумного предложили художники, молодцы!
А разговор этот, в сущности, начали мы с Валентином. Не согласись он написать в газету о Большакове, не съезди мы к нему да не напиши я потом статью «К живой картине» — и разговора не было бы, по крайней мере сейчас, сегодня. Рано или поздно он начался бы, написал бы кто-нибудь другой, но как важно вовремя уловить потребность, и сделать это можно лишь в том случае, если умеешь не просто наблюдать жизнь, а чувствовать ее. Уловил, сказал — и тогда начинается драка, тотчас обнаруживаются союзники и противники, и бой этот есть самое отрадное для души публициста, он захватывает своей остротой, даже яростью, ум напряжен, сердце работает с полным накалом страсти — ты чувствуешь, что бьешься за человеческое в человеке.
Вот так и получается, что каждый день лезешь в какую-нибудь драку, на прошлом никак не сосредоточиться, пишу урывками, по две-три странички, и то не каждый день, а сегодня вообще мысль мелькнула: нужны ли они, твои воспоминания о том, что было тридцать — сорок лет назад, когда вокруг непочатый край работы? Мелькнуть-то мелькнула, но душа все равно просит, ищет чего-то там, в прошлом, значит, ей это надо. Зачем тебе это надо, душа? Что тебя тянет туда? Может, это свойство старости, только и всего, ведь прожитое тобою так щемит какой-то непонятностью, невысказанностью, недодуманностью и… невозвратностью. Там уже ничего нельзя переделать, переиначить, каков было, таким и останется, сколько угодно можешь сожалеть, а набело не перепишешь. Жизнь не знает черновиков, оттого, наверно, и пишут люди мемуары — хотят оправдаться в наспех, бездумно, напрасно прожитом, в недоделанном, в недодуманном, в несовершенном…
Сейчас поведу Валентина показывать музей и галерею, в создании последней девяносто процентов его заслуг, ведь это он собрал, наверно, полсотни картин, объехал, обошел столько художников, у каждого выпросил в дар что-то, прислал, привез. И вот опять надо доказывать: проявите хоть каплю внимания к этому человеку, скажите спасибо за старание и бескорыстие. Досадно, но махнешь рукой: что сделаешь, если не дано…
Так вот и утешаешь себя: а ладно, перемелется — мука будет, придет время — все станет на свое место. И хватит брюзжать!..
* * *
27 августа 1984 года
Итак, положили деньги в сейф, ключ — на стенку, под стекло, дверь в комнату хлопает беспрестанно — всем любопытно поглазеть и на ящик и на «золотой ключик», но странно, я не слышу разговоров, что ключ легко снять, открыть сейф, взять денег сколько хочешь. Может, действует сургучная нашлепка, как на древнюю бабку заговоренный куст? Едва ли, наших ребят заговором не испугаешь, просто мысль о воровстве им и в голову не приходит. Они знают, что есть ритуал открытия сейфа, такой же, с каким садятся за стол, идут в школу, на работу, в баню, ложатся спать… Порядок становится обычаем, входит в привычку, а привычка, как известно, есть характер. Порядок — категория нравственная. Но ритуал не должен быть скучным, неудобным, он не что иное, как красивая игра. Если педагог умеет придумывать красивые ритуалы, жизнь детского коллектива будет здоровой и интересной.
Сейф открывался так. Трубач сигналил сбор совета. В совете было человек пятнадцать. За исключением экстренных случаев собирался он в определенный вечерний час, и приходить надо было обязательно в парадном костюме. Командиры рассаживались на стульях вдоль стен, председатель в центре за столом, выслушивались рапорты, принимались решения на завтра, а уж в конце — дела денежные. Кому-то понадобилось на расходы: купить в магазине гребенку, ленту, перочинный ножик; кто-то едет в город; кто-то хочет послать брату или сестре; бывает, приехал погостить студент, поиздержался, просит помочь; случались и такие покупки, как саксофон, как переходящее знамя для сельскохозяйственных бригад, — все заявления, просьбы в руках председателя, он поочередно зачитывает, совет решает, кому сколько выдать, отпустить требуемую сумму на покупку или воздержаться, а потом начинается само действо: внимательно осматривают печать, ломают сургуч, открывают шкатулку, снимают с гвоздика ключ, вставляют в замок… Все это в полной тишине, чинно, без спешки, все глаза устремлены на руки председателя, на лицах интерес, любопытство, ожидание, бывает, увы, и нетерпение… Нетерпеливых я, честно говоря, побаиваюсь. Нетерпение — росток жадности или безалаберности. То и другое, если разовьется, плохо: жадный станет копить, безалаберный — транжирить. Поэтому-то наш ритуал замедлен, степенен, я хочу, чтобы деньги не вызывали ни сильных эмоций, ни равнодушия, чтобы привыкали относиться к деньгам с достоинством рабочего человека. Председатель выкладывает «банк» на стол, пересчитывает, и — начинается выдача, потом подбивается итог, и ритуал повторяется в обратном порядке. Разговоров поначалу было много, но скоро привыкли, и «денежный вопрос» стал обычной черточкой нашей жизни, как и все другие.
Когда мы отправлялись в большие походы и в пути нужны были деньги, сейф брали с собой, привинчивали его в кузове машины, а шкатулку с ключом вешали в кабину. Ночью машину охранял часовой. Порядок вскрытия был тот же, только члены совета рассаживались не по стульям, а по бортам машины. Скажу, что ни дома, ни в дороге растрат не было ни