дети не должны зарабатывать деньги, как будто речь шла о чем-то неприличном. Много позже я напишу повесть «Республика Семерицы», в которой деревенские ребята, живя в палаточном городке, устроенном для них умным председателем колхоза, зарабатывают своим трудом деньги, которые потом отдают в Фонд мира. Редакторша, прочитав рукопись, сказала: «С деньгами вы ловко выкрутились». Это значило, что если бы деньги остались в карманах ребят, то автор пошел бы «не в ту степь» и книжка не увидела бы света. И я понял, что за четверть века педагогическая наука в проблеме «дети и деньги» не сделала ни шагу вперед, хотя вся уже страна училась хозрасчету.
У нас был козырь, перед которым инспектора молчаливо отступали. Я говорил: «Мы — семья, и я в ней — батька, не могу же я допустить, чтобы мои дети, выйдя в жизнь, не умели обращаться со своим заработком». А примеры, когда «не умели», были уже на моих глазах. Старшие ребята уезжали в ФЗО, устраивали мы их в разные мастерские и на предприятия местной промышленности, срок ученичества там был небольшой, от трех до шести месяцев, по истечении которого они становились рабочими, и вот тут обнаруживалось, что они совершенно не умеют распорядиться своим небольшим заработком: в два-три дня истратят, а потом ходят голодными. В детдоме мы кое-как выкраивали им помощь, но все это было незаконно, и ревизия могла сделать на директора начет, а младшие братишки и сестренки, жалея своих, горевали, даже сухарики на печках тайком сушили, чтобы переслать с оказией старшим, и глядеть на это было, конечно, больно.
«У ребят должны быть деньги, — сказал я на педсовете. — Вы же видите, что получается…»
А педсоветы у нас были «общие», то есть решали все вместе — и педагоги, и рабочие. Рабочие — народ более практичный, умудренный житейски, им долго доказывать не надо, поэтому все, что касалось «жизненности», находило у них поддержку. Не без споров, конечно, но мы пришли к единому мнению: деньги ребятам нужны.
На чем все же основывается педагогическая боязнь денег? Деньги — это соблазны. Не дай бог, мальчишка купит папирос, или сядет играть в карты, или начнет воровать, появятся обман, стяжательство, словом, деньги — это взрослый мир со всеми его пагубными страстями, от которых ребенка надобно оберегать всеми силами и как можно дольше. При этом совершенно забывается другая сила денег, положительная, которая делает человека рачительным хозяином, и чем скорее ребенок научится понимать, что деньги — это его труд, старание, умелость, добросовестность, тем скорее общество получит надежного работника и сознательного гражданина. А уж какой стороной повернутся деньги к ребенку — всецело в руках педагога и родителей.
Словом, мы решились дать детям заработок. Механика тут простая: государство отпускало на содержание детей энную сумму денег, в том числе на питание, если не ошибаюсь, два рубля с копейками на человека в день. Общая сумма составляла около 200 тысяч рублей в год. На эти деньги мы должны были покупать продукты в торговой сети, на базаре, у окрестного населения. Но ведь мы и сами кое-что производили: молока, например, хватало от своих коров, на мясо выкармливали свиней, картошку сажали в поле, овощи — на огороде. Банк открыл нам на подсобное хозяйство особый счет, на который мы и перечисляли из бюджета деньги за продукцию, производимую нами же. А производилась она трудом нескольких рабочих и детей. Если рабочим платили зарплату, то почему бы не платить и детям? Организовали несколько бригад: животноводческую, полеводческую, огородную, парниковую, кролиководческую. За работу по колхозным расценкам начисляли трудодни, а трудодни оплачивались деньгами. Тут возник один вопрос: нужен фонд коллектива, говоря по взрослому, фонд материального поощрения и социального развития. Я, как мог, объяснил ребятам эту хозяйственную механику, они на удивление все хорошо поняли и согласились половину заработка отчислять в фонд детского совета (он у нас назывался «совет командиров»). Второй вопрос возник, где хранить деньги. И свои и общие. Кошельков у ребят не было, тумбочки не замыкались, да и нелепо было бы обвесить весь детский дом замками, а носить в карманах или прятать под подушками значило получить такую массу ссор, слез, подозрений, конфликтов, от которой свету невзвидишь. И выходило, что выдавать деньги на руки не годится. Как быть? Нам помог Антон Семенович Макаренко. Мы у него многое заимствовали, он был для нас главным учителем, правда, его не очень обожали в наробразовских кабинетах, но в среде директоров детских домов большего авторитета не было. Помнится один случай: я был приглашен на педагогические чтения в Москву с докладом «Применение системы Макаренко в детском доме», и сотрудница Института истории и теории педагогики, кстати бывавшая у нас и изучавшая наш опыт с деньгами, посоветовала не называть детсовет «советом командиров», а лучше — «советом бригадиров». Я не придал этому значения и оставил в докладе все как было. И вот во время чтения поднимается в зале седовласая матрона и говорит мне: «Молодой человек, у вас не детское учреждение, а макаренковская казарма. Нельзя вам доверять детей». Я утешил себя тем, что Антону Семеновичу в свое время от таких дам и не такое доводилось слышать, ну а мне за своего учителя сам бог велит с шишками ходить. Честно говоря, ходил, и не раз. Да и сейчас его сторонников на руках не носят, что весьма удивительно и грустно.
В опыте с деньгами мы заимствовали у нашего учителя… сейф. Обитый железом ящик, привинчивающийся изнутри к полу. Поставили тот ящик в комнате совета, а ключ от него поместили в шкатулку со стеклянной дверцей, а шкатулку повесили на стену. Закрывалась она сургучной печатью, сделанной из старинного медного пятака, на котором орла затерли напильником и нацарапали: «Детсовет». В таком сейфе хранили деньги совета, деньги личные и расчетные ведомости. Всей этой бухгалтерией ведал председатель совета.
26 августа 1984 года
Вчера в десятом часу вечера приехал Валентин Курбатов, подоспел к бане, попарились, а потом за полночь сидели за столом и говорили обо всем подряд. Валентин привез пополнение для галереи: картину калининского художника Всеволода Солодова «Исток Волги», этюд Тумбасова и офорт В. Скворцова. А сегодня утром я пошел, как всегда, на прогулку в лес, увидел (уже в тысячный раз) все безобразие вокруг села и задаю себе проклятый, неотступный вопрос: надо ли? Только что в газетной статье доказывал своим оппонентам: надо! А сомнение гложет, и сам себе дивлюсь — ну какой упрямый бес сидит во мне! Что заставляет собирать картины, спорить, ругаться, беситься?
Я думаю: а если бы