Легкость, плавность и обаятельность его речи совершенно заворожили зал. Алистер Кук был из тех людей, которые словно бы и рождаются только для того, чтобы свидетельствовать о тех или иных событиях. Известно, что в 1968-м он был в отеле «Амбассадор» и, когда Роберта Ф. Кеннеди сразила пуля, находился всего в нескольких ярдах от него. Он рассказал нам и еще об одном своем соприкосновении с политическим роком, которое произошло во время долгих каникул, последовавших за основанием «Лицедеев».
Я отправился с другом в пешую прогулку по Германии. Тогда это было в порядке вещей. С книгами, перевязанными кожаными ремешками и заброшенными за спину, мы бродили по лугам Франконии, останавливаясь во всех тавернах и гостиничках, какие попадались нам по пути. Как-то поздним утром мы оказались в маленькой баварской долине и нашли отличную пивную в заросшем геранями и лобелиями саду при милейшем старинном постоялом дворе. Пока мы сидели за столиком, попивая из кружек светлое пиво, по саду начали рядами расставлять стулья. Мы решили, что здесь вот-вот начнется какой-то концерт. Потом приехали две машины «скорой помощи». Водители и санитары вылезли из них, позевали, закурили, распахнули задние дверцы своих машин и замерли у них с таким видом, точно ничего необычного в их появлении нет. Начали собираться люди, и вскоре все стулья были заняты, а десятки тех, кому они не достались, стояли за ними или сидели, скрестив ноги, на траве перед маленькой временной сценой. Мы терялись в догадках о том, что же здесь должно сейчас произойти. Толпа явно предвкушала нечто волнующее, однако никаких музыкантов видно не было, а самым странным казалось нам присутствие санитаров. И наконец, к саду подъехали два огромных, открытых лимузина, «мерседесы», до отказа и даже сверх него набитые мужчинами в какой-то форме. Они повыскакивали на траву, а один из них, коротышка в длинном кожаном пальто, поднялся на сцену и заговорил, обращаясь к собравшимся в саду людям. Почти не зная немецкого, я не понимал большей части того, что он говорил, однако одну то и дело повторявшуюся им фразу уловил: «Fünf Minuten bis Mitternacht! Fünf Minuten bis Mitternacht! — Пять минут до полуночи! Пять минут до полуночи!» Выглядело все очень странно. Прошло совсем немного времени, и в толпе начали падать в обморок женщины, и санитары стали укладывать их на носилки и уносить в свои машины. Что же это был за оратор, если слова его с гарантией отправляли людей в обморок, чем и объяснялось заблаговременное появление машин «скорой помощи»? Закончив речь, оратор пошел по проходу между стульями и, дойдя до нашего столика, зацепил меня, высунувшегося, чтобы получше разглядеть его, в проход, локтем за плечо. Я едва не свалился со стула, но он успел схватить меня за то же плечо и удержать. «Entschuldigen Sie, mein Herr! — сказал он. — Прошу прощения, сэр!» Потом я не один год, увидев этого оратора в кинохронике, а он появлялся в ней все чаще, поскольку известность его разрасталась, сообщал сидевшей рядом со мной девушке: «Однажды Гитлер извинился передо мной и назвал меня сэром».
Когда вечер завершился, Алистер Кук крепко пожал мне на прощание руку и сказал:
— Рука, которую вы пожимаете, однажды пожала руку Бертрана Рассела.
— О! — ответил я, должным образом пораженный.
— Нет-нет, — продолжал Кук, — это еще не все. Бертран Рассел знал Роберта Браунинга. А тетушка Бертрана Рассела танцевала с Наполеоном. Вот как близки все мы к историческим личностям. Нас отделяют от них лишь несколько рукопожатий. Никогда не забывайте об этом.
Перед тем как уехать, он сунул в мой карман конверт. В конверте лежал чек на 2000 фунтов, выписанный на кембриджских «Лицедеев». К чеку была приложена записка: «Малую часть этих денег надлежит потратить на постановку спектакля, все остальное — на вино и бессмысленное бесчинство».
Колесницы 2
Одним февральским утром в А2 вошел, помахивая каким-то письмом, Хью.
— Вы ведь участвовали здесь в съемках фильма, так? — спросил он у меня и Кима.
— Ты это об «Огненных колесницах»?
— Ну да. В конце марта состоится премьера и прием в отеле «Дорчестер», и они хотят, чтобы их развлекали «Огни рампы». Что скажете?
— Оно и имело бы смысл, если бы сначала нам показали фильм. Тогда мы могли бы сделать о нем сценку или хоть как-то его обыграть.
Хью заглянул в письмо:
— Нам предлагают приехать в Лондон утром тридцатого, побывать после полудня на предварительном показе для критиков, потом порепетировать в бальном зале отеля и выступить во время торжественного обеда.
В Лондон мы приехали за день до события, я позвонил маме и рассказал ей о происходящем.
— А, «Дорчестер», — сказала она. — Сто лет в нем не была. Собственно, последнее его посещение я помню очень хорошо. Мы с твоим отцом пошли туда на бал, а он сорвался, потому что пришло сообщение об убийстве Джона Кеннеди и веселиться всем расхотелось.
В назначенный день основной состав «Огней рампы» расселся по практически пустому залу кинотеатра, где должен был состояться предварительный показ. Все мы полагали, что нам предстоит увидеть малобюджетную английскую стыдобищу. Выходя из зала, я смахнул со щеки слезу и сказал: «Либо у меня голова не в порядке, либо это фантастически здорово».
По-моему, все со мной согласились.
Мы на скорую руку состряпали вступительный скетч, в котором должны были выбегать на сцену, двигаясь, как при замедленной съемке. Стив Идис, обладавший слухом не худшим, чем у Хью, сумел запомнить сочиненную Вангелисом основную музыкальную тему фильма и с легкостью воспроизвел ее на фортепиано.
После того как мы промаялись пару часов в небольшом зале отельного ресторана, отданном в тот раз в распоряжение так называемой «старшей прислуги», нас наконец пригласили на сцену.
— Господа, леди и джентльмены, — сказал в микрофон распорядитель вечера, — они блистали в двадцатых и продолжают веселить нас в восьмидесятых. Кембриджские «Огни рампы»!
Наше замедленное появление под музыку из фильма, которую с пылом исполнил Стив, приняли очень хорошо, и мы, воодушевленные хохотом и аплодисментами публики, перешли к обычным нашим сценкам. И в какой-то момент обнаружили, что теряем публику. Шумок, шепотки, бормотание, потом заскрипели по полу ножки отодвигаемых стульев. Мужчины в смокингах и женщины в вечерних платьях начали торопливо перемещаться в дальнюю от сцены часть бального зала и… ну… попросту говоря… покидать его.
Нет, но не могли же мы играть настолько плохо, верно? Мы не только показывали эти сценки в Кембридже, но и давали вечера в Хаммерсмите, в «Студии Риверсайд». Я готов был поверить, что кому-то мы могли прийтись не по вкусу, однако такое массовое бегство смахивало на заранее отрепетированное оскорбление. Я встретился взглядом с Хью — глаза у него были дикие, вытаращенные, точно у прижатой к земле леопардом газели. Думаю, и мое лицо мало чем отличалось от его.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});