Несколько дней спустя я получил письмо от помощника режиссера «Недевятичасовых новостей» — нового скетч-шоу Би-би-си, как раз в то время создававшего Роуэну Аткинсону и его сотоварищам общенациональное имя. Один из продюсеров этого шоу, прошедший школу «Огней рампы» Джон Ллойд,[88] находился, когда я выступал в «Курильщиках», в зале, видел мои гэги и решил, что они могли бы сгодиться для «Недевятичасовых». Не соглашусь ли я продать их?
Придя в лихорадочное возбуждение, я уселся за машинку и отстучал следующее:
Пописав в общественной уборной, мужчина подходит к раковине, моет руки и начинает озираться в поисках полотенец. Таковые отсутствуют. Он пытается найти хоть что-то, чем можно вытереть руки. И опять ничего. Тут он замечает другого мужчину, стоящего спиной к нему у стены. Первый подходит ко второму и бьет его коленом в пах. Второй складывается вдвое и выдыхает струю жаркого от боли воздуха, в которой наш герой радостно сушит мокрые руки.
Ну да, я знаю. На бумаге этот номер выглядит так себе, однако он сработал на славу и в вечер «Курильщиков», и когда неделю или месяц спустя Мэл Смит и Гриф Рис Джонс показали его в «Недевятичасовых новостях». В ходе лет этот номер повторяли множество раз, да еще и включали в разного рода сборники «Лучшее того-то и сего-то». А я к концу десятилетия привык получать от Би-би-си чеки на менявшиеся самым нелепым образом суммы. «Сумма платежа: 1,07 фунта» — и тому подобное. Самая малая составляла 14 пенсов — за продажу прав Румынии и Болгарии.
Сразу после того, как я отослал этот текстик, в А2 появился — ради обычной игры в шахматы, кофе и трепотни — Хью. Я с гордостью поведал ему новость о том, что стал автором телевидения. Лицо Хью вытянулось.
— Ну, это означает, что мы твой гэг использовать больше не сможем, — сказал он, а глаза его добавили то, что вслух он из вежливости произносить не стал: «Кретин безмозглый».
— О. Про это я не подумал. Конечно. Проклятье. Черт. Жопа.
Шансы продать мое произведение телевидению взволновали меня до того, что мысль о невозможности его дальнейшего использования нами мне и в голову не пришла. «Не подумать» — одно из умений, в котором мне нет равных. И все же, увидев свое имя в титрах, бежавших по экрану после завершения эпизода, в котором показали тот гэг, я едва не задохся в крепких объятиях счастья.
Когда пришло время показа в ЛТК нашего «Ночного шоу» — «Воспоминания лисы», — в нем выступили Эмма, Ким, Пол, Хью и я, а кроме того, Хью добавил к нашей труппе высокую, светловолосую, худощавую и чрезвычайно одаренную девушку, которую звали Тильдой Суинтон. К миру кембриджской комедии, как таковому, она не принадлежала, однако актрисой была великолепной — стать и властность Тильды сделали ее превосходным судьей в скетче об американском суде, который Хью сочинил с моей, совсем небольшой, впрочем, помощью.
Какое все-таки удовольствие — вспоминать эту парочку студентов изображающими американцев на сцене ЛТК. Если бы тогда кто-то сказал нам, что в один прекрасный день Хью получит «Золотой глобус», сыграв в телевизионном сериале американца, а Тильда — «Оскара» за роль американки в художественном фильме,[89] мы приняли бы его за сумасшедшего.
Кук[90]
В предыдущий триместр Джо Уэйд, бывшая тогда Секретарем «Лицедеев», обратила мое внимание на то, что в Высокопостном триместре ее клубу, основанному молодым Алистером Куком в 1931 году, исполнится пятьдесят лет.
— Нам следует устроить прием, — сказала Джо. — И пригласить его.
Алистер Кук был известен своим тринадцатисерийным документальным фильмом, книгой «Персональная история Соединенных Штатов» и уже многие годы передававшимся по радио, любимым всеми циклом передач «Письма из Америки». Мы отправили ему на американское отделение Би-би-си письмо с вопросом, не собирается ли он в ближайшие месяцы посетить Британию и не сможет ли стать нашим почетным гостем на обеде, который мы устраиваем в честь полувекового юбилея театрального клуба, именно им, как он, быть может, помнит, и основанного. Этот клуб, добавили мы, ныне крепок и здоров как никогда и завоевал больше эдинбургских призов «Первый на Фриндже», чем любое другое университетское театральное общество страны.
Он написал в ответ, что в Британию приезжать не планировал. «Однако планы можно и изменить. Ваше письмо доставило мне такое удовольствие, что я непременно к вам прилечу».
В трапезной «Тринити-Холла» Кук сидел между мной и Джо, делясь с нами чудесными воспоминаниями о тех пришедшихся на конец двадцатых и начало тридцатых годах, которые он провел в «Джезус-колледже». Рассказывал о жившем прямо над ним Якобе Броновски:[91] «Он пригласил меня сыграть с ним в шахматы, а когда мы уселись за доску, спросил: „Вы в какие шахматы играете — в классические или в ультрасовременные?“».
Рассказывал о дружбе с Майклом Редгрейвом, который сменил Кука на посту редактора «Гранты», самого интеллектуального студенческого издания Кембриджа. И, рассказывая, записал на салфетке несколько слов. Когда пришло время тоста за «Лицедеев» и следующие пятьдесят лет их существования, Кук встал и, пользуясь этими не то тремя, не то четырьмя словами, как шпаргалкой, произнес тридцатипятиминутную речь, выдержанную в лучшем стиле «Писем из Америки».
Майкла Редгрейва и меня страшно сердило то, что Кембридж запрещал женщинам появляться на сцене. Мы устали от игравших Офелию смазливых итонцев из «Кингза». И считали, что пришло время все изменить. Я обратился к директрисам «Гертона» и «Ньюнема» с предложением создать новый, серьезный театральный клуб, в котором женщинам разрешено будет исполнять на сцене женские роли. Директриса «Гертона» приходилась не то тетушкой, не то кузиной, не то еще кем-то П. Г. Вудхаузу, женщиной она была устрашающей, но доброй. После того как она и директриса «Ньюнема» убедились в том, что побуждения наши чисты, эстетичны и благородны, каковыми они, разумеется, были только отчасти, обе согласились разрешить своим студенткам выступать в театре — так и появились на свет «Лицедеи». Едва по Кембриджу пошли разговоры о новом, позволяющем женщинам играть на сцене театральном клубе, сотни студентов-мужчин начали осаждать меня, умоляя дать им роль в нашей первой постановке. Помню, я проводил прослушивание. На него пришел студент «Питерхауса», прочитавший монолог из «Юлия Цезаря». «Скажите, — спросил я у него настолько благодушно, насколько смог, — что вы изучаете в университете?» «Архитектуру», — ответил он. «Вот за нее и держитесь, — сказал я. — Уверен, архитектор из вас получится великолепный». Студент этот и вправду получил диплом с отличием, однако теперь, всякий раз как я встречаюсь с Джеймсом Мейсоном,[92] он говорит мне: «Черт, надо было послушаться вас и держаться за архитектуру».
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});