И веревки привезли. Крепкие веревки. Завтра я тебя повешу. А если ты завтра не выйдешь на работу, я тебя выслежу и запытаю до смерти всех твоих подруг.
Я смотрела на него и молчала. Мимо нас прошел Эдигер, печально качая головой. Я знала, что он не сможет ничем мне помочь. Но я выберусь отсюда и вернусь домой.
На следующий день я пришла на завод. Я внимательно высматривала своего безжалостного мучителя, но его не было. Когда я встала на свое место, ко мне с широкой улыбкой подошел Эдигер.
– Слышала новость? Вашего начальника больше нет! Его отправили на фронт! На фронт! Он не будет больше мучить тебя!
Я чуть не упала от облегчения. На фронт! Я улыбнулась моему старому другу, мы оба знали, что происходит с теми, кто сражается на фронте.
– Невозможно поверить, правда?
Слезы стояли у него в глазах, но он смеялся, и все морщинки на его лице разгладились. Никогда в жизни я не видела такого радостного человека.
– Его отправили на фронт! – произнесла я и засмеялась.
Эдигер бил ладонями по коленям и громко хохотал, и я хохотала вместе с ним.
На нас косились другие эсэсовцы, но никто не пытался нас остановить. Союзники приближались. Мы все это знали. Все больше эсэсовцев отправляли на фронт, а самолеты пролетали над нами каждый день. У эсэсовцев бегали глаза, они часто шептались о чем-то друг с другом. Некоторым девушкам нравился их страх, но я чувствовала себя в такой же ловушке, как и наши мучители. Если их разбомбят, нас разбомбят вместе с ними. От страха они становились еще более жестокими. Одна девушка уронила ружье, и солдат, стоявший рядом, буквально подпрыгнул от ужаса. Увидев, как она подбирает упавшее ружье, он покраснел, но свой стыд он скрыл за яростью. Он схватил ружье и изо всех сил ударил ее прикладом по голове. Она закричала, и он снова ударил ее, еще сильнее. Он больше не был солдатом, он превратился в зверя. Девушка смолкла. Мы все молча смотрели прямо перед собой.
В конце концов солдат успокоился и ушел. Кто-то помог девушке подняться. Лицо ее заливала кровь. Она встала к столу, взяла ружье, стерла с него кровь. А потом утопила в корыте.
– Я ничего не вижу, – прошептала она.
Мы были потрясены.
– Не показывай виду, – прошептала я. – Ты им нужна, только пока можешь работать.
– Я тебе помогу, – сказал кто-то из девушек и подошел ближе.
– Они скоро сбегут, – сказал кто-то еще, чтобы подбодрить нас. – Союзники уже близко. Эсэсовцы трусят.
– Но нас еще не нашли, – возразила другая девушка.
– Они очень близко, – сказала первая. – Даже солдаты это знают. Вчера один спрашивал, нет ли у меня белой простыни. Можете представить, белой простыни?! У меня даже белья нет, а он спрашивает про простыню!
– А зачем ему белая простыня? – спросила я, укладывая последнюю сухую пулю в деревянный ящик.
– Наверное, чтобы сдаться…
Они знают, что проиграли, и хотят спастись.
– И что же ты ему ответила?
– Я сказала: «Конечно, у меня есть белая простыня, нужно лишь сходить в будуар. Я попрошу горничную погладить ее для вас, чтобы она была чистой и хрустящей».
– Ты правда так сказала?!
– Нет, – улыбнулась она, – но мне очень хотелось.
Она подняла деревянный ящик, который был наполнен пулями, и поставила на полку, а мне передала ящик с грязными пулями, и мы вместе высыпали его в корыто.
– Можешь себе это представить? – твердила она. – Можешь представить, как они сдадутся, и все это кончится? И мы выберемся отсюда!!!
Я кивнула, но мне было трудно такое представить. Представить без усилий я могла только одно: теплую кухню нашего дома. Дед вытирает тарелки, которые я только что помыла. Лия сидит у швейной машинки. Мама мастерит очередной половичок. На плите побулькивает суп с карамелизированным луком и морковкой. Зэйде улыбается и тщательно протирает каждую тарелку. Хезкель поет над книгой – голос у него еще мальчишеский, очень звонкий.
– Хорошо получается, Хезкель, – говорит зэйде.
Хезкель поет еще громче. Зэйде берет новые тарелки из моих рук и аккуратно складывает их в деревянный ящик.
– Моя замечательная семья, – говорит он.
Мне хочется остаться на кухне навсегда, но Лия поднимается из-за швейной машинки. Она складывает ткань, кладет ее на стол, идет ко мне и вытаскивает мои руки из корыта. Я пытаюсь протестовать, но не могу сказать ни слова. Она вытирает мои руки о свое платье и ведет на улицу, в барак, на нары. Она шепчет шма[49], и я погружаюсь в сон.
На следующее утро мы пришли на завод. Перед дверями стоял эсэсовец. Он отвел нас в небольшую комнату.
– Ждите здесь, – сказал он, развернулся и вышел.
Лязгнул замок. Мы дрожали. Никто не произнес ни слова. Что-то происходило, но мы не осмеливались подумать, что именно. Казалось, прошло полдня. Вдруг замок отперли. Солдаты распахнули двери. Мы вышли во двор. Нас ждали два грузовика. Солдат повел нас к ним. Лия залезла в первый грузовик и протянула мне руку. Я наклонилась к ней, и она втащила меня наверх. Девушки залезали в грузовики. Их было все больше и больше. Чья-то голова прижалась к моей правой щеке, а чья-то еще – к моему плечу. Грузовик дернулся и покатил вверх. Сквозь дыру в брезенте я видела, как темная зелень смешивается с коричневым. Похоже, мы ехали вверх на очень крутой холм. Грузовик повернул, и все повалились на меня. Мы увидели высокую серую стену, дома, железные ворота, машины… Все стало серым, потом черным… А потом я заснула.
В нашем тесном пространстве свет медленно сменился с розового на бледно-желтый, потом на яркий белый. Я проснулась от толчков. Мой желудок требовал пищи, кофе, хоть чего-нибудь. Меня мучил голод. Свет сменился с серого на темно-синий, потом на черный. Розовый, желтый, белый. Серый и темно-синий, и черный. Розовый, желтый, белый. Время остановилось. Я уже не знала, сколько дней мы находимся в этом тесном грузовике.
Желудок мой пожирал сам себя. Ноги больше не держали. Я висела среди тех, кто меня окружал. Мы были грузом – только и всего.
Неожиданно грузовик остановился. Задний борт опустился. Перед нами стояли эсэсовцы. Краем уха я услышала, что они орут. Солдат вытащил из грузовика спящую девушку. Она упала на землю, сильно ударившись головой, словно во сне. Подняться она не смогла. Мы зашевелились. Мы отлипали друг от друга, паучьи тонкие ноги и руки расплетались, глаза бессмысленно моргали. И я была точно такой же.