Мы снова стали работать на заводе. Каждый день еще до рассвета мы занимали свои места, а потом нас отправляли собирать сахарный тростник на морозе. Я чувствовала, что постепенно выпадаю из реальности, и не могла с этим справиться. Мозг мой не хотел оставаться ни на заводе, ни на поле и улетал туда, где ему хотелось быть больше всего: домой.
Однажды за моей спиной раздался шепот. Девушки указывали на что-то. Раздался какой-то шум. Все смотрели наверх. Я подняла глаза и увидела на стекле газету с заголовком статьи: «АМЕРИКАНСКАЯ И РУССКАЯ АРМИИ ПРОДВИГАЮТСЯ, КОНЕЦ ВОЙНЫ БЛИЗОК». Текст же был напечатан слишком мелко, и прочесть его мы не могли.
– Война почти кончилась! – прошептала девушка, работавшая рядом со мной, но я была слишком измождена, чтобы думать об этом.
Я посмотрела на газету. Лист чуть сдвинулся, и я увидела знакомое лицо Эдигера – это он держал газету у стекла, чтобы мы увидели. На улице начинался ливень, и газету быстро унесло ветром.
А я снова оказалась дома. На улице шел дождь, большие листья бились о стекло, шелестели и шумели на ветру. У стола с книгой сидел Ехезкель, он слегка раскачивался и тихонько пел. На улице было холодно и сыро, но в нашем доме горел огонь, было уютно и тепло. Нам нечем было заняться, мы просто валялись на диване и отдыхали. Мы ели каштаны – лениво вскрывали их и закидывали кусочки ядра в рот, а потом катали языками.
БУМ! Здание завода содрогнулось.
– Что это было? – завопил эсэсовец.
БУМ! БАХ! БАХ!
Кто-то закричал.
– Молчать, идиотки! – рявкнул эсэсовец. – Нужно посмотреть, что случилось!
– Чертовы американские самолеты! Они приближаются!
Неожиданно стало очень тихо.
– Они нас не увидели, – сказал другой эсэсовец. – Эти идиоты снова нас не заметили.
– Они смогут разбомбить нас в любой день. Нужно уходить отсюда. Оставим девок здесь и уйдем!
Мы задрожали.
– Никто никуда не уйдет, – сказал молодой эсэсовец. – Мы всегда можем погрузиться на грузовики и уехать в город. А девок оставим здесь.
Рев самолетов стих в отдалении. Я надеялась, что американцы действительно нас не разбомбят.
Через несколько часов Эдигер прилепил к окну еще одну газету, но я слишком устала, чтобы щуриться и читать. Рев самолетов с каждым днем становился все громче. Эсэсовцы злились и ругались. За работой мы слышали обрывки их разговоров. Мужчин охватила та же паника, что и женщин. На заводе была одна эсэсовка, о которой мы часто говорили по ночам. Мы называли ее Каталин Каради[47], потому что в момент нашего прибытия она показалась нам очень похожей на знаменитую кинозвезду и певицу. Но теперь она ничем ее не напоминала – она нервничала и страшно злилась. Губной помадой она больше не пользовалась и не смеялась с подругами. Раньше у нее был идеальный маникюр, теперь же ногти обломались и облезли.
Как-то вечером, когда я мыла пули, раздался страшный грохот, и здание завода содрогнулось.
– Что это было? – заорал эсэсовец.
– Они бомбят нас, идиот! – крикнул другой. – Все к дверям!
Эсэсовцы бросились к дверям, выскочили и заперли нас – никто из девушек выйти не успел.
Мы замерли. Поначалу в цеху царила тишина. Мы слышали, с каким свистом сыплются с неба бомбы.
– Нацисты уже сбежали, – сказала одна из девушек. – Может быть, их разбомбят?
– Не думаю, что это получится так, чтобы не пострадали мы, – откликнулся кто-то еще.
Я почувствовала, как стены сдвигаются вокруг меня.
Бомбардировка вскоре прекратилась, и солдаты вернулись. Они стряхивали снег с кителей, как отряхиваются собаки. Лица у них покраснели, на них явно читался страх. Двигались они неловко, словно руки и ноги у них оледенели. Наверное, они лежали в снегу, чтобы спрятаться от бомб.
Мы не спешили возвращаться к работе. Кто-то стал смеяться над солдатами, уж больно смешно выглядели эти снеговики, пытавшиеся ходить. И вот уже все мы хохотали. Солдаты все еще не пришли в себя, на нас они внимания не обращали. Мы хохотали от измождения, боли и голода. Мы смотрели на замороженных нацистов. И чем дольше смотрели, тем громче смеялись. Нацисты замерзли – что же говорить о нас, истощенных девушках, у которых посреди зимы не было даже свитеров. Но мы могли смеяться. Мы были вместе, и от этого нам было тепло.
Самолеты стали прилетать по несколько раз на неделе. Нацисты всегда убегали. Мы прислушивались к реву и грохоту и надеялись, что стены рухнут, а мы сможем вырваться в лес. Я часто видела в грезах маму, зэйде, Ехезкеля… А иногда ко мне приходил даже папа. Они улыбались и вместе со мной мыли посуду на теплой, уютной кухне. Примерно через час после начала бомбардировки грохот стихал, эсэсовцы возвращались на завод и расхаживали вокруг нас, словно ничего не произошло.
Но потом стало хуже. БАМ! БУХ! БУХ! Этот грохот был другим. Казалось, бомбы рвутся прямо у нас над головой.
Эсэсовцы закричали и бросились бежать, как напуганные мальчишки. Я задрожала.
– Нужно что-то сделать с девками! – крикнул один эсэсовец. Женщины их уже сбежали.
Три эсэсовца загнали нас в маленькое помещение без окон. Их автоматы были направлены на нас. Они быстро согнали нас всех в комнату и заперли большие металлические двери. Мы остались в темноте и карабкались друг на друга, чтобы как-то удержаться на ногах. Мы молчали, звуки шагов стихли, а рев самолетов стал еще громче. Мы оказались в ловушке, но я не собиралась там оставаться. Я подбежала к дверям и затрясла их. Двери не поддались.
– Мы должны выбраться отсюда! – крикнула я своей соседке.
Она непонимающе посмотрела на меня.
– Помоги мне открыть двери!
Она потянула вместе со мной. Двери не поддавались – они же были сделаны из стали.
– Мы заперты! – сказала она.
БУМ! Вся комната задрожала. Я услышала звук бьющегося стекла.
Новый удар. Это были другие бомбы. Они били прямо по заводу.
Мы обе вцепились в дверь и стали тянуть.
– Помогайте нам! – крикнула я другим девушкам.
Еще две девушки стали тянуть вместе с нами.
– Да что с вами всеми такое?! – заорала я. – Помогите нам открыть эту дверь!
В центре комнаты поднялась высокая девушка. Она была очень худой, платье висело на ней, как мешок, а бритая голова торчала. Она спокойно мне улыбнулась и указала на пол рядом с собой.
– Садись здесь. Хочешь узнать хороший рецепт кокоша?
Я изумленно воззрилась на нее.
– Да, очень, – откликнулась маленькая девушка, сидевшая рядом. – Я не очень хорошо умею печь, но хочу научиться. Как думаешь,