облегчение. Теперь я чувствую себя увереннее.
Некоторое время мы говорим о моем детстве. Не знаю, что́ именно он хочет от меня услышать. Доктор поясняет: в нашем разговоре нет правильных и неправильных тем. О детстве он спросил, чтобы с чего-то начать сессию. Доктор Стоукс предлагает рассказать, как выглядел мой отец. Я делаю резкий вдох и медленно выдыхаю, собираясь с мыслями. Думаю о том, как отец всегда поощрял меня быть собой.
Вот только я никогда не знала, как это сделать, в чем и признаюсь доктору. Он мягко, ободряюще улыбается. В его голубых глазах я замечаю свет.
– Это незнание вас тревожит?
Я закусываю щеку, не зная, как он воспримет мой ответ. Потом вспоминаю: этот человек вовсе не стремится отправить меня в Грейндж или другое аналогичное заведение. Эта мысль придает мне уверенности, и я отвечаю, что от незнания мне становится грустно.
– И быть может, одиноко, – добавляет он.
Мне не по себе. Я смотрю под ноги и не могу сформулировать ответ. Доктор говорит, что многие люди только под конец жизни начинают понимать, кто они такие, точнее, кем они могли бы стать и какой могла бы быть их жизнь.
Я сглатываю комок в горле. Столько лет я заставляла себя чувствовать, что мне ничего не поможет, что мой душевный недуг невозможно излечить. Этот доктор дарит мне маленькую надежду, и я вознаграждаю его искренней улыбкой.
– Я думала, мы поговорим о случившемся в Бирме.
– А вы хотите об этом поговорить? – спрашивает доктор Стоукс.
Я качаю головой.
Глава 40
Утром, едва увидев пароход, Белла подумала, что Гарри был прав. Она молча оглядывала судно. На борт вели липкие от глины сходни. Еще не поднявшись туда, она убедилась, что оно битком набито пассажирами. Часть семей спали прямо на палубе, завернувшись в лоунджи и шали, хотя большинство женщин уже проснулись. Они заплетали косы и накладывали на щеки тханаку. Пока матери занимались приготовлением нехитрого завтрака, дети начали просыпаться. Малыши щурились, терли заспанные глаза. Их шоколадно-коричневые волосенки торчали во все стороны.
Белл увидела нескольких монахов, стоявших вместе. Наверное, они молились. Над рекой всходило солнце. Вершина неба была глубокого синего цвета, с пушистыми белыми облачками, а солнце – бесподобно желтым. На ограждении палубы сидела птица с ярко-синим оперением и, казалось, наблюдала за людьми, прежде чем взлететь. Проснувшиеся мужчины потягивались и курили. Некоторые молчаливо смотрели на серый берег, готовясь вступить в новый день и наслаждаясь драгоценными мгновениями, пока ты еще частично находишься в стране снов, мечтаний и забвения.
Кто-то из пассажиров просто сидел на палубе, привалившись к мешкам из числа корабельного груза. Вид у этих людей был осоловелый. Палубу покрывал тонкий слой пыли. Не было тут ни миниатюрных пальм в кадках, ни зонтов от солнца. Несколько стульев из ротанга, чтобы полюбоваться речными красотами. «Хорошо, что у меня есть каюта», – подумала Белл. Наверное, спать под звездами было бы здорово, хотя и не совсем удобно.
Им с Гарри показали, где находятся их каюты. Белл улеглась и сразу заснула. Час был еще ранний. Ночью она плохо спала, думая о Хайме и новорожденной малышке.
Время в пути до Мандалая пролетело быстро. Конечно, не было той безмятежности, как на первом пароходе, зато больше впечатлений. Когда солнце заливало палубу, Белл погружалась в наблюдение за жизнью пассажиров. В основном это были счастливые, разговорчивые люди, принимавшие жизнь такой, какая она есть. Разумеется, Белл не понимала ни слова, а Гарри не всегда оказывался рядом, чтобы переводить их разговоры.
От него Белл узнала кое-что из истории Мандалая. Когда очередной бирманский король вступал на престол, всех потенциальных соперников казнили, дабы устранить всякую опасность захвата власти. После коронации Тибо, последнего короля Бирмы, было истреблено не менее восьмидесяти его родственников, включая малолетних детей. Казнь отличалась ужасающей жестокостью.
– Рассказывают, что всех этих людей затолкали в мешки и забили до смерти, а их крики заглушал играющий оркестр. Потом трупы казненных были растоптаны слонами.
– Боже милостивый! – ужаснулась Белл. – Это же чудовищное варварство!
– Так оно и есть.
– А на вид бирманцы кажутся мягкими и дружелюбными.
– Я вам больше скажу, – усмехнулся Гарри. – Когда возводили королевский дворец и внешнее ограждение, многих людей похищали и живыми замуровывали в стены, чтобы уберечь город от злых духов.
После жуткого рассказа Гарри на Белл накатило дурное предчувствие. Что-то ее ждет в Мандалае?
Восход в последнее утро их плавания был просто огненным. Солнце прочертило по воде широкую ослепительную полосу. Белл даже закрыла глаза, а когда открыла снова, водная рябь превратилась в россыпь серебристых драгоценных камней. Вскоре показался Мандалай с десятками пагод, чьи золотые купола горделиво светились на вершинах холмов, окружавших город. Каким непостижимым образом магия и великолепие древних храмов уживались с жестокостью, о которой она не только слышала, но и видела собственными глазами!
Вдоль причала тянулись бамбуковые киоски. Здесь кипела торговля. Продавцы зазывали сошедших на берег пассажиров, рассчитывая продать им свои поделки. Белл посмотрела на другой берег, где вдалеке темнели горы. Не туда ли двадцать пять лет назад таиландская пара увезла малышку?
Гарри уверенно двигался в толпе, лавируя между рыбаками и уличными торговцами. Дальнейший путь они проделали на автомобиле. По оживленности улиц Мандалай не уступал Рангуну. Вскоре Белл очутилась в отеле – одном из трех, облюбованных англичанами. Холл был облицован тиковым деревом. Номер оказался довольно тесным, с запахом лимонного чистящего средства. Окно выходило на Красную реку. У Белл еще на пароходе разболелась голова, и потому остаток дня она решила провести в отеле.
Гарри сообщил ей, что договорился о встрече с районным комиссаром. Тот будет ждать ее завтра в десять утра. После ланча, не найдя себе никаких занятий, Белл разделась до нижнего белья, легла на покрывало и попыталась уснуть. Но в голову вновь полезли мысли о рангунской бойне, и она оставила попытки. Сумеет ли она когда-нибудь освободиться от воспоминаний о случившемся? По противоположной стене вдоль дверного косяка ползла ящерка, коричневато-зеленая и совсем маленькая. Наверное, недавно вылупилась. Ящерка двигалась рывками, словно не знала, куда ей ползти. «Совсем как я», – подумала Белл. Послеполуденный зной загнал людей под крыши. Городской шум стих, и в этой тишине она отчетливо услышала шаги. Кто-то шел по коридору и вдруг остановился у двери ее номера. Разморенная жарой, недовольная тем, что ей помешали, Белл даже не подумала одеться. Она точно помнила, что заперла дверь. Кто бы это ни был, пусть оставит ее в покое.