Читать интересную книгу Тонкий лед - Эльмира Нетесова

—   Ты «пахала» где-нибудь?

—   Зачем? У меня братан корефанил с рэкетом. По­том сам стал крутым. «Крышевал» вместе с братана­ми полгорода. И дышали кайфово. У нас было все, «бабки» пачками считали. Отказа — ни в чем. Весело шло время, но однажды на дискотеке я приметила парня. Он флиртовал с какой-то мартышкой. Мне было плевать на нее. Глянулся тот отморозок, и я вздумала заклеить его, вырвать у той кикиморы. Ну, стала к нему подъезжать на всех колесах. А он смеется: «Шур, ты что? Не узнала? Это ж я, Женька! В одном дворе жи­вем». Я охренела. Вот это прокол! И поперла напро­лом. Он смотрел, ничего не понимая. А я заторчала от него. Мне до него никто вот так не нравился. Ну, что делать? Хочу его и все тут! Сама притащила его к себе домой. Накрыла на стол, кручусь вокруг Женьки, как алкаш вокруг пузыря. Чмокаю, глажу, пощипываю, по­кусываю, даю знать ему, что я на полном взводе. Нуж­но только руку протянуть или в постель толкнуть. Но мой хахаль сидит и не чешется. Меня уже всю пробра­ло. Поставила перед ним коньяк, думала, поднимет тонус. Хрен там! Холодный как лед сидит Женька, и ни одна жилка не дрогнула. Я уже даже и на колени к не­му садилась.

—   Никак не разбирало его?

—   Нет. Да ладно б так, а то глянул на меня, вылу­пившись, и спрашивает: «Шур, а вдруг я не здоров? Как не боишься?» Я с его коленей — кувырком. А тот лох как захохочет и лопочет мне: «Шурка, я тебе как своей дворовой всю правду открою! Никакой я не боль­ной. Я, если хочешь знать, еще ни с одной девкой не был. Я не хочу размениваться, люблю одну девчонку, но она меня не замечает. Кроме нее, никакая не нуж­на!» Сколько я ни ломала его, ничего не состоялось. Я горю, а ему — по барабану. Ну, распили мы с ним еще бутылку, он, потрох, давай мне уши в кольца гнуть, мол, как плохо иметь в братьях рэкетира, которого никто не уважает, а только боятся и ненавидят. Говорит, что его руки по плечи в крови, и никто из нормальных ребят не женится на мне из-за брата, постыдятся такого род­ства. Ну, так-то стал доставать понемногу. Я его, отмо­розка, успокаивала, мол, какое тебе дело до брата? А он в ответ: «И ты не лучше! Такая же». И самое обид­ное вякнул, мол, он скорее согласился бы переспать со старой бомжихой, с последней из проституток, но не со мной. Потому что я, видите ли, для него такая же отрыжка банды рэкетиров, как мой брат. Завел меня капитально. Я мигом забыла, чего от него хотела. Все отгорело и погасло. Скажи, а кто выдержал бы? Сидит падла, жрет наш коньяк, не подавился. Это ни западло! И тут же поливает всех нас последними словами. Вроде хуже нас в целом свете нет. Сама не знаю, как все получилось дальше? Как попал под руку нож? За­садила я его Женьке по самую рукоятку. Он тоже не ожидал. Только успел спросить: «За что?» И тут же свалился на пол, уже готовый. Ну, брат мне долго морду квасил. Женьку они погрузили ночью в багажник и увез­ли. Но Женькина мать подняла на ноги всех ментов, ту девку, с которой он был на дискотеке. Она указала на меня, и лягавые доперли. Меня кинули в одиночку, а через месяц я сломалась, раскололась сама.

—   Слабачка!—фыркнула бугриха.

—  Ты сама кисла в одиночке? — спросила ее Шурка.

—   Нет, не приходилось.

—  Тогда заткнись. Любой может пережить голод, холод. Из меня кулаками пытались вышибить призна­ния, подвешивали за руки на дверь и хлопали ею трое суток изо всех сил. Ни слова не выбили, не выдавили. Холодной водой обливали, поджигали ступни зажигал­ками, били ремнями. Ни слова не добились. Одиночку не выдержал даже брат, сказал через два месяца, где закопал Женьку.

—  Так на тебя и повесили «мокроту»? — спросила бугриха умолкшую Астахову.

—  А на кого еще? Брат хотел на себя взять, чтоб меня от зоны отмазать, но не обломилось. Следова­тель попался ушлый.

За эту ночь зэчки перезнакомились, узнали друг о друге все.

Егор Платонов тем временем просматривал, изу­чал дела вновь прибывших осужденных. Не из любо­пытства интересовался, кто из женщин и за что полу­чил сроки лишения свободы. Ему нужно было знать, кто из баб станет новым лидером в бараке. Ведь вот нынешняя бригадирша вот-вот выйдет на волю. Она умело держала в руках зэчек и не конфликтовала с администрацией, как бригадирша соседнего барака.

Конечно, зэчки сами назначат бугрихой ту, у какой самый большой срок, самое тяжелое обвинение, уве­систые кулаки, широкая дерзкая глотка, большое са­момнение и непререкаемый авторитет средь зэчек зоны.

Платонов вчитывался в обвинения по уголовным делам. «Вот это да! Десять лет получила!—читает приговор, вынесенный Александре Астаховой.— Убий­ство? Крутая баба! Хотя, чему удивляться? Брат рас­тил, а он рэкетир. Вот и выпестовал свою копию только в юбке,— качает человек головой, понимая заранее, что именно она станет следующей бригадиршей.— Найти с нею общий язык будет очень сложно»,— пони­мает Платонов.

Ознакомившись с делом Астаховой, он изучил и другие дела. Шура была не единственной, кого суд приговорил к десяти годам лишения свободы с отбы­тием наказания в исправительно-трудовой колонии с общим режимом содержания.

Были в последней партии зэчек еще двое: Анна Павлова и Галина Шевцова. Они были страшнее Аста­ховой, жестче и свирепее той. Даже у Егора, видав­шего виды, после прочтения обвинений этим двоим, мурашки поползли по коже.

«Что осталось в них от женщин? Зверюги какие-то! Да такие ни с кем и ни с чем считаться не станут ради своего»,— решил встретиться с обеими, поговорить лично, начистоту.

Выбрав удобный момент, когда зэчки должны были привести в порядок барак и подготовить его к зиме, а отсутствие кого-то не столь заметно, попросил охра­ну привести к нему в спецчасть Анну Павлову. Зара­нее подготовился к этой встрече: наглухо закрыл окна и форточки, убрал со стола и сейфа все тяжелые предметы, вынес лишние стулья, ни одного телефон­ного аппарата на столе. Даже с подоконников все уб­рано до пылинки. Сам сел так, чтобы хорошо видеть не только лицо зэчки, но и каждое изменение в нем.

Павлова вошла в кабинет к Платонову, ничуть не смушаясь и не робея. Пытливо, изучающе посмотрела на Егора, уверенно села на табурет, привинченный к полу.

—   Как устроились, Анна? Осваиваетесь на рабо­те? — сбил бабу с толку.

Она ждала других вопросов: о драке, мордобое в бараке, где она не отсиживалась на верхней шконке. Подбитый глаз, утонувший в багровом синяке, еще и теперь саднил и болел.

—  Все в ажуре. Сдышались. А на «пахоте» тоже втянемся. Куда деваться нам? — ответила глухо.

—  Не обижают вас?

—  Я сама сумею из любой душу вытрясти,— бро­сила жадный взгляд на пачку сигарет.

Егор перехватил его и предложил:

—  Курите.

Анна, немного помявшись, взяла сигарету, прикури­ла, затянулась и мигом изменилась. Лицо разглади­лось от морщин, исчезли напряжение и суровость.

Платонов не торопил, не засыпал женщину вопро­сами. Он понимал, что, может, она станет бригадир­шей зэчек в своем бараке, и от того, как сложатся отношения и понимание, во многом будет зависеть будущая работа обоих.

—   Как с бригадиршей дела обстоят? Не грузит выше возможностей?

—   Попыталась поначалу, но не обломилось. Сде­лали наезд. Теперь все стихли, поняли, что и мы могем махаться. Перестали срываться на нас. Нынче спо­койно «пашем».

—  Лично вас на какую операцию поставили?

—   Швеей.

—  Так сразу? — удивился Платонов.

—  А что мудрого? Тут даже думать не над чем, только руки заняты, голова свободна.

—  О чем же думаете на работе? — спросил Егор.

—  О всяком,— отвернулась Анна, вздохнув.

—  Ну, а чаще всего?

—   Конечно, о доме,— опустила голову.

—   Кто остался у вас на воле?

—  Сын. Еще мать — свекровь моя.

—   Они вместе живут или врозь?

—   Понятно, что вдвоем. Трудно им теперь без меня. Но куда деваться? Придется ждать. Может, еще встре­тимся, а может, нет. Если увидимся, то какими? Уже не прежними,— вздыхала женщина.

—   Сыну сколько лет?

—   Десять исполнилось недавно, свекрови — шесть­десят.

—   Не огорчайтесь, время не всегда губит людей, чаще лечит. Заставляет обдумать и простить многое, сделать верные выводы, отсеять врагов от друзей, а главное, дает передышку.