Читать интересную книгу Тонкий лед - Эльмира Нетесова

—   Чего?! Сама туда сорвешься, мокрица толсто­жопая! Ты кто есть, чтоб тут командовала? — вспых­нула Шурка Астахова и подошла вплотную к брига­дирше.

—   Ты, кобыла немецкая! Прикрой свои кривые мосолыги и транду, сука рыжая! Уж не тебя ли в брига­диры?

Неожиданно бугриха отлетела к шконке от тугой Шуркиной пощечины.

—   Бабы! — крикнула она.

И тут все зэчки барака сплелись в единый рой. Преж­ние и новые молотили друг друга отчаянно. Особо дерзко дралась Астахова: била кулаками, ногами, го­ловой. Она хватала баб за шкирку и задницу, поднима­ла над головой и швыряла на пол. Другие выбивали кулаками зубы, цеплялись в волосы, вырывая их пу­ками, выкручивали ноги и руки. Стоны, крики, брань вскоре долетели до слуха охраны. Зэчек взяли в коль­цо, нетерпеливо рвались с поводков сторожевые псы.

—   Всем разойтись по местам! Иначе спускаем со­бак!— послышалось предупреждение охраны.

Бугриха, да и все прежние зэчки мигом заскочили на верхние шконки. Новые, не зная, решили, что их испугались, вздумали закрепить победу и стали сдер­гивать баб вниз. Но... охранницы не стали повторять и отпустили собак. Те вихрем налетели на зэчек. Псы, не разбираясь, кто прав, кто виноват, мигом оседлали баб. Клочья одежды, кровь и вой заполнили барак. Псы валяли женщин по полу, лезли к горлу. Они кусали руки, грызли спины, плечи, ноги, лица... Зэчки стали похожи на комья крови. Они орали так, что стекла в окнах сотрясались.

С полчаса успокаивали собаки баб. Когда охранни­цы позвали их, ни одна из женщин не могла самосто­ятельно встать на ноги.

И только старая бабка, еще до драки юркнувшая на свою шконку и укрывшаяся одеялом с головой, кре­стилась истово и говорила:

—   Спаси нас, Господи, и помоги!

Избитые, покусанные бабы не скоро пришли в себя. Не все заметили, как исчезла охрана. Зэчкам никто не помог, но ругаться вновь и сетовать они боялись.

Бригадирша смотрела на новых, злорадно посмеи­ваясь:

—   Ну, как шухер удался? Все отгрызли вам собач­ки? То ли будет, когда в «шизо» загремите? Песики — только разминка.

Больше всех досталось от собак Шурке, но она, сцепив зубы, встала, чтобы не торжествовала и не праздновала свою победу бугриха. Та и не скрывала свою радость.

Пока новенькие привели себя в порядок после пси­ной трепки, в бараке все успокоились. Кто-то спал, дру­гие писали письма, а некоторые разговаривали между собой, сбившись в кучки. Вот так и старуху из новой партии пожалели бабы, обсели бабку со всех сторон. Интересно всем узнать, за что такую дряхлоту в зону упекли.

—   Тебя как же звать, мамка? — спросила старую бригадирша.

—  Акулина,— ответила тихо, как всегда разговари­вала с начальством.

—   За что к нам попала, бабуля?

—   Из-за деда своего, кобеля лысого! — выкатились из глаз две слезинки-горошинки.

—   Убила его?

—   Не-е! Не одолела б. Живой супостат и ноне. Пол­века с им промаялась, уж не то дети, внуки семьи заимели. Правнуки объявились, а на плешатого леша­ка угомону нет. И до сей поры по бабам скачет змей. Смолоду кобель был. Совестно сказать людям, а он как сбесился!

—   Сколько ж лет ему? — спрашивали зэчки.

—   Много! За семь десятков повалило. Весь как зад­ница голый сделался. Ни единого волоса на голове не уцелело, а озорует ровно вовсе молодой. Хотя завсегда был таким,— вздохнула бабка.

—   Бабуль, ты его окалечила?

—   Не-е, не достала ни скалкой, ни коромыслом. Сбег окаянный, прямо из рук вырвался. А я бегать не могу, ноги мои болят.

—   Так коль убежал, за что тебя судили?

—   Я ж видела, куда сбег! Прямиком к соседке, че­рез огород и на месте. Она впустила и дверь — на засов. Мне не открыть, как ни бейся. Эдак с ней он давно путается. Почитай, годов двадцать как ее мужик помер. Он вовсе молодым на тот свет ушел, а и На­дежда молодше меня намного. Чего ей от мово ста­рика надо? Могла б по себе сыскать мужука. Так вот моего вздумала увести и получила. Облила я ее дом бензином и подпалила. Разве не обидно, что мой хозяин там блудничает с этой сукой? Ну, оне вдвух в окно выскочили. Весь деревенский люд видел этот срам. А дед мне сказал, сатана облезлый, мол, если раньше исподтишка к Надьке навещался, теперь навовсе к ней перейду жить. Во, оно как!

—  А за что посадили?

—   За дом, он — колхозный. Весь начисто сгорел. Не то я спалила, не того, кого надо! И не только за дом, а еще за енту суку, что я ее погубить хотела. А она — колхозная буржуйка! Дак вот за этот чирий на жопе меня сюда запихнули.

—  Че-то путаешься, бабка? Сожгла соседский дом, при чем тут старик?

—   Как так? Он с той Надькой весь чердак обвалял, петух щипаный! Если б он к ней не бегал, на што мне Надька сдалась бы?

—   Бабуль, тебе сколько годков?

—  Семь десятков стукнуло.

—   На что тебе дед сдался теперь? Ведь не девка! Зачем на его портки цепь надевать? Бегает козел и черт с ним. Самой меньше мороки. На кой ляд за ним бегаешь? Столько лет мучилась, хоть теперь от­дохни от него.

—   Какая добрая! Дедом кинуться? Он самой не лишний. Каб не нужен был, давно бы выпихнула.

Все зэчки, что сидели вокруг, расхохотались.

—   Бабка Акулина, а какой тебе толк от деда?

—   Ну, как так? Все ж мужик! И нынче работает, и пензию получает. Я ж больше дома сидела, детей и внуков растила. По дому, со скотиной, в огороде уп­равлялась, потому по старости пособие дали. На него не прокормишься. И силы не те, подмога нужна, а он сбег к бляди. Эта Надька на весь колхоз — единая мильенщица. Собирает со дворов молоко и свозит в го­род. У нас — за копейки, там за рубли сбывает его. И жирует стерва. Таких, как мой дурак, облапошивает, вокруг пальца крутит.

—  А что, других мужиков нет в деревне?

—   Пошто так? Имеются! Да только они уж давно по бабам не бегают, врозь даже от своих старух спят. Мой змей бесстыжий со всеми управляется. Надьку чаще других навещает. Она моложе всех. Может, не бегал бы, да, окромя стариков, нету мужиков в де­ревне. Нынче и мой старик в подарок кажной! По­куда я тут маюсь, он не то своих оббегит кажную, а и с соседских деревень прихватит,— сетовала Аку­лина.

—   Пока вернешься, женится твой дед! — подзужи­вала бригадирша.

—  Типун тебе на язык! — осерчала бабка.

—  Сколько лет тюрьмы получила?

—   Три года! Авось доживу до воли! А коли не по­везет, одно хотелось бы, чтоб схоронили в своей де­ревне, рядом с родней, и деду подле меня местечко бы оставили. Оно, сколь не прыгай, на том свете еди­но встретимся. От того никому не убежать.

—   Баба Акулина, а вы за своего старика по любви вышли?

—   Понятное дело. Он на всю деревню первым гар­монистом был. Много девок тогда в деревне водилось. И красивые, и богатые, и грамотные, а он меня выб­рал. Да только годы и энту любовь иссушили. А уж чего только ни пережили мы: и войну, и голодуху. Сколь­ко бед перенесли! Аж кровь с горя сохнет. Радостев навовсе мало. Их только на вздох хватало, чтоб с горя не задохнуться,— умолкла бабка.

—  А ты за что? — спросили зэчки Шурку Астахову.

Та сморщилась, отвернулась, не захотела отвечать.

Не любила ворошить прошлое, но бабы были назой­ливы:

—   Какой срок у тебя?

—   Большой! Червонец.

—  Десять лет? За что так круто? — удивилась буг­риха, подсев поближе к Шурке.

—  Долгая у меня история,— тяжело вздохнула Ас­тахова.

—   Куда спешим? Завтра выходной, выспимся. Не­бось, из-за любви погорела?

Шура широко, по-детски наивно распахнула глаза:

—   Как угадала?

—   По твоим вздохам! А еще по злу. Много его в те­бе. Такое не случайно. Лишь очень обиженные на жизнь вот так дерутся.

—   Меня старший брат вырастил. Сам один был за всех: и за папку, и за мамку Драться учил. Мне это больше других сгодилось,— понурила голову женщи­на.— А Женька в нашем дворе жил. Я его и не заме­чала. Такой дохлый, одни глаза и уши — топориками. Кому нужен выкидыш? Мы уже кайфовали на дискоте­ках, в барах.

—   Ты «пахала» где-нибудь?