доме. Если все так пойдет и дальше, они поженятся: счастливая парочка уже обсуждала вопрос совместного проживания.
Отец (и мать, конечно, тоже) никогда не узнал, что Миа приложила руку к поездке Катарины. Скрыть, что она ездила в Неум, было невозможно, история вышла громкая, имя Катарины попало в СМИ, но Стефан считал, что это была собственная инициатива старшей дочери.
Пожар в «Бриллиантовом береге», во время которого не погиб никто, кроме госпожи Лазич, обсуждали на все лады. Ее смерть была признана несчастным случаем: при попытке выбежать из здания женщина упала и ударилась головой.
Давид, а с его подачи и Боб, и Катарина не стали обвинять Филипа, заявлять на него в полицию.
— Мама сказала, чтобы я не делал этого, — пояснил Давид. — Поступлю, как она хотела.
Причин возгорания выяснить не удалось. Не выявили виновников, не нашли следов горючих веществ. Здание можно было восстановить, не так уж сильно оно и пострадало, но на это потребовались бы немалые средства и время. Со средствами, однако, стало туго: люди, чье имущество пострадало, чей отпуск оказался сорван, предъявляли претензии хозяевам, подавали в суд, добивались компенсации. Бегичи платили за каждую ссадину, шишку и царапину, полученную, когда постоялец убегал, спасаясь от огня.
Проблемы со страховой компанией, бесконечные тяжбы, скандальные интервью, в которых полуправда сочеталась с ложью… Происшествие было загадочное, можно сказать, мистическое, поэтому ползли слухи, множились сплетни, а в результате пересудов и статей в прессе от репутации отеля остались одни лохмотья. Вряд ли у «Бриллиантового берега» был шанс когда-либо восстановиться.
Истину о том, что творилось в отеле, не узнал никто, в том числе и Миа, некогда умолявшая Катарину отправиться в «Бриллиантовый берег». Но эту историю и невозможно сделать достоянием широкой общественности. Кто бы в нее поверил?
Впрочем, как сказала Катарине Миа, ей стало легче: прекратились ночные кошмары, а Сара, если и снилась, выглядела довольной и счастливой.
— Дочка просила меня перестать плакать, — говорила Миа, — сказала, что отныне свободна. И что мы со Стефаном ни в чем не виноваты, она любит нас и всегда любила.
Конечно, Миа чувствовала: Катарина недоговаривает, но не настаивала, не задавала лишних вопросов. Ей хватало веры в то, что Сара пребывает в ясном, светлом месте.
— Спасибо, милая, — сказала Миа Катарине, а когда та удивилась, за что, ответила: — Я знаю, ты сделала для Сары что-то важное. То, что помогло ей. Ни о чем не спрашиваю, но век буду тебя благодарить.
Пока шла к столику, за которым ее ждал Боб, Катарина думала, насколько изменилась ее жизнь за прошедший год. Минувшее Рождество она встречала совсем с другими мыслями, ей казалось, жизнь близится к финишу, ничего хорошего не ждет. Теперь же она полна надежд, устремлена в будущее, снова верит в чудеса и точно знает, что они случаются.
И злые, и добрые.
— Как Давид? — спросила Катарина, когда официант отошел от их столика, приняв заказ.
— Сказал, чтобы я не вздумал возвращаться раньше полуночи. — Боб старался говорить непринужденно, но Катарина чувствовала его волнение. — Еще просил узнать, когда ты придешь в гости, и спросить, не хочешь ли тоже перебраться в Сараево.
— Давид об этом спрашивает или ты? — легонько усмехнулась она.
— Мы оба.
Боб и Давид переехали три месяца назад. Официальное основание — Давида наблюдали столичные доктора. Но имелись и другие причины, вернее, планы. Оба собирались пойти учиться: Давид — на филологический факультет, а Боб хотел продолжить учебу на медицинском, чтобы работать с больными с синдромом запертого человека.
Кроме того, они планировали написать книгу о жизни таких больных, о том, как с ними взаимодействовать и общаться. Давид жаждал поделиться своим видением мира, окружающих людей, своего собственного тела.
— Я похож на человека, который слетал в космос; на путешественника, вернувшегося из неведомой страны, — говорил Давид. — Нужно поведать людям, что я пережил и повидал! Мои мысленные дневники очень помогут. Тяжелые инвалиды не в состоянии рассказать, каково им приходится, а у меня появилась возможность громко заявить о таких, как мы, помочь тем, кого никто не слышит, не замечает.
Боб выступит соавтором, поделится собственным опытом, поможет в сборе медицинской информации.
Планы, цели, замыслы были хороши и сами по себе, и тем, что помогали Давиду справиться с потерей матери, со своим горем. Боб, конечно, изо всех сил помогал другу и подопечному, но есть дыры в сердце, которые невозможно ничем заполнить, — можно лишь сделать жизнь активной и насыщенной, чтобы не замыкаться на своих бедах.
Первое Рождество, которое Давид встречал без матери, далось ему нелегко, но все же он держался лучше, чем боялись Боб и Катарина. Наверное, помогало то, что бытие Давида наполнилось новыми смыслами.
В одном Бегичи не ошибались: Давид был уникальным, самым необычным из всех людей, которых знала Катарина. Она была счастлива, наблюдая за переменами, которые с ним происходили.
С того дня, когда Давид смог самостоятельно, без особых усилий пошевелить пальцами правой руки, прогресс развивался стремительно. Несведущему человеку, возможно, так не показалось бы, но врачи диву давались.
Вскоре Давид стал двигать не только пальцами, но и всей правой рукой. Он переворачивал страницы, держал ложку, мог набирать текст на клавиатуре.
— Сам могу почесать нос! Вы хоть знаете, как это круто?
Левая рука пока оставалась неподвижной, но медики были уверены: все впереди. Давид теперь мог ровно держать голову, поворачивать шею, смотреть вправо и влево, но главное — он заговорил. Поначалу речь давалась с трудом, понять его мог лишь Боб, да и то не всегда, но мальчик не сдавался. С каждым днем говорил все лучше, речь становилась более разборчивой и беглой.
— Проблема в том, что я слишком долго молчал, поэтому хочу сказать чересчур много, вот и путаюсь в словах, — смеялся Давид.
Медики разводили руками, не могли объяснить, что сделало исцеление возможным. Оставалось констатировать одну восстановившуюся функцию за другой.
— Божий промысел! Но, как христианин, я задаюсь вопросом: почему этого не случилось раньше? Почему Господь обрек Давида на муки, не исцелил раньше, пока его несчастная мать была жива? Как была бы счастлива госпожа Лазич, зная, что сын выздоравливает, встает на ноги! — сказал однажды врач Давида, лечивший его много лет.
— Всему свое время, — ответил Боб. — Наверное, так.
— Мама обо всем знает, — сказал Давид, и то была не вера, а уверенность.
Этот разговор Боб пересказал сейчас Катарине. Только вопроса, которым задавался доктор, перед ними не стояло. Они полагали, что знают ответ.
Время летело незаметно, Боб и Катарина говорили обо всем: о Сараево и жизни в столице, о новом проекте, который Катарина только что завершила, о Хелене и ее женихе; о Давиде, будущей книге, учебе…