Читать интересную книгу Завоевание Константинополя - Жоффруа Виллардуэн

В свете этих данных становится очевидно, что «простодушный» Жоффруа да Виллардуэн, стараясь переложить вину за завоевание Задара на злонамеренное поведение «отступников», либо миновавших, либо покинувших Венецию, говорит явную неправду. У них, видимо, имелись серьезные причины для недовольства республикой св. Марка.

К тому же Виллардуэн, о чем уже было сказано в иной связи, сильно преувеличил масштабы «отступничества». Он вообще переоценил численность крестоносцев, подлежавших перевозке венецианским флотом[95]. Французский ученый Ж.Дюфурнэ обратил внимание на существенное, хотя, казалось бы, на первый взгляд и не столь уж важное обстоятельство, характеризующее как позицию Виллардуэна, так и вероятный размах сборов в крестовый поход: хронист начинает свое повествование с... проповеди Фулька де Нейи, а ведь первые призывы к крестовому походу бросил Иннокентий III еще в августе 1198 г. По всей вероятности, этот призыв не вызвал сколько-нибудь широкого отклика среди французского рыцарства и тогда потребовалось «подключить» к проповеди местное духовенство. Быть может, — Дюфурнэ высказывает именно такую догадку — сам Виллардуэн был воспламенен речами этого приходского священника и приписал собственный порыв гораздо более значительным кругам рыцарства, чем те, которые в действительности готовы были «взять крест»[96]. Так или иначе, но у него было сильно преувеличенное представление о численности пустившихся в поход — с венецианским флотом и без его содействия, самостоятельно, на свой страх и риск.

Не приходится упускать из виду и то, что Виллардуэн, несомненно, старается затушевать просчеты и ошибки послов французской знати, заключивших с Венецией договор о фрахте: эти ошибки сводятся им к минимуму.

Далее: разъясняет ли он позицию тех, кто воспротивился походу на Задар? Отнюдь! Согласно версии хрониста, они отклонили предложение дожа, а еще раньше отказались платить вперед просто потому, что хотели, «чтобы войско рассеялось» (§ 60,63). Ими, по Виллардуэну, якобы руководил страх! Только много позже, перейдя к рассказу о конфликте, разыгравшемся в лагере «пилигримов» накануне штурма Задара, и передавая выступление цистерцианского аббата Во де Сернэй, протестовавшего против нападения на город, хронист уточнит мотивы этого протеста: оказывается, речь-то шла ведь о христианском городе (§ 83). Но и раскрывая мимоходом это обстоятельство, «маршал Шампани» не раз прибегает к «фигуре умолчания».

Правда, в речи дожа к «пилигримам» говорится о том, что Задар — владение венгерского короля, который отнял его у Венеции (§ 63), но обходится стороной тот факт, что венгерский король сам «взял крест», а значит, находится под покровительством «апостолика», о чем ясно писал эльзасский хронист Гунтер Пэрисский и чего не мог не знать Виллардуэн. Кстати, судя по некоторым другим известиям (хроника Эрнуля), венгерский-то король прямо указал «баронам войска и пилигримам» на это обстоятельство: они «поступают худо, опустошая его земли, ибо он тоже крестоносец, как и они, и намерен идти в Святую землю». Молчит Виллардуэн и насчет папского запрета — под угрозой отлучения — нападать на христианский Задар (об этом несколько вскользь упоминается только в обращении аббата Во де Сернэй — § 83), и насчет того, что после захвата Задара папа снял отлучение лишь с «пилигримов», но не с венецианцев, о чем ясно рассказывает Аноним Гальберштадтский. Ничего нельзя узнать из хроники маршала Шампанского также по поводу причин отсутствия Бонифация Монферратского при взятии Задара: главнокомандующий-де «задержался» из-за какого-то дела, которое у него было (§ 79). Что это было за дело, неизвестно. В действительности Бонифаций Монферратский, вероятно, просто не хотел брать на себя ответственность за разгром христианского города, произведенный вопреки воле «апостолика» (так, по крайней мере, рисует ситуацию папский биограф, автор «Деяний Иннокентия III»).

В версии Виллардуэна о предыстории и истории первого «уклонения крестоносцев с пути» имеется немало и других уязвимых мест. Так, хронист, конечно умышленно, преуменьшает бесчинства крестоносных захватчиков в Задаре. Мимоходом упоминает он о том, что накануне оставления города венецианцы разрушили его, и «башни, и стены» (§ 108). Из свидетельств других современников, включая хорошо информированного Иннокентия III, явствует, что крестоносцы обагрили Задар кровью его жителей, несмотря на то что на городских укреплениях были вывешены кресты и что распаленные ненавистью венецианцы столь основательно разрушили город, что «не осталось камня на камне».

Даже немногие проанализированные выше элементы «теории случайностей» и связанной с ней апологетики деяний «пилигримов» показывают, что важнейшие построения «наивного» Виллардуэна разлетаются в прах перед лицом реальной действительности, а сам он предстает мастером «безыскусного», но весьма изощренного и концептуально продуманного повествования, развертывающегося в русле модифицированной провиденциалистской схемы, которая служит ей фундаментом.

Этот вывод нетрудно подтвердить, проанализировав и освещение хронистом другого центрального события крестового похода — его нового отклонения, на этот раз к Константинополю, события, доставившего столько хлопот многим поколениям медиевистов. Виллардуэн преподносит его также в панегирическом духе. Хронист полностью оправдывает поведение крестоносцев и их предводителей и делает это весьма искусно. Надо заметить, что перед ним стояла нелегкая задача. Судя по адресованному к герцогу Анри Лувенскому письму графа Гюга де Сен-Поля, явного приверженца взглядов Виллардуэна на крестовый поход, при обсуждении заманчивых предложений византийского царевича Алексея в совете баронов «вспыхнули великие разногласия и поднялся громадный шум. Все требовали идти на Акру. Было немногим более 20 человек, которые одобряли поход на Константинополь». Иннокентий III, пусть и с оговорками, но в принципе все-таки запретил воевать против христианской империи.

Тем не менее Виллардуэн находит и прочно подгоняет один к другому доводы, призванные продемонстрировать аудитории, что у крестоносцев имелись веские причины для того, чтобы двинуться на Константинополь, и вместе с тем отыскивает аргументы, способные убедить слушателей, что, завоевав византийскую столицу, «пилигримы» совершили великий подвиг.

Прежде всего, уверяет хронист, «пилигримы» не могли не уважить просьб царевича Алексея о содействии в восстановлении власти законных государей в Константинопольской империи. Уступая этим просьбам, они исходили из самых благих побуждений, а именно руководствовались стремлением к высшей справедливости. Ведь предпринимавшийся поход ставил целью покончить с владычеством чудовищно неблагодарного Алексея III, жестокосердого «предателя», который коварно низверг с престола своего брата «Сюрсака» (Исаака II) (§ 70). Взяв сторону лишенных престола Ангелов и отправившись ради торжества правого дела к Константинополю, «пилигримы» служили, как и полагалось рыцарям, праву и законности: «мы знаем», заявили бароны, что земля отнята у царевича Алексея и его отца «несправедливо» (§ 72). Поступая таким образом, крестоносцы служили вместе с тем и религии, ибо условием поддержки царевича, сформулированным баронами в обращении к его послам, было оказание в дальнейшем помощи им самим в отвоевании Заморской земли (§ 72).

Все эти аргументы хронист «разжевывает», вкладывая их затем в уста рыцаря-трувера Конона Бетюнского, который мотивирует приход «пилигримов» в царство Алексея III летом 1203 г. в речи к вестнику узурпатора в следующих выражениях: тот «держит свою землю неправедно и греховно, против Бога и против справедливости» (§ 144). Сходные доводы звучат и в обращениях крестоносцев к грекам, которым они «демонстрируют» царевича, везя его на галере вдоль константинопольских стен: «Глядите-ка на вашего прирожденного сеньора; и знайте, что мы явились не для того, чтобы содеять вам зло, но чтобы оградить и защитить вас, если вы сделаете, что должны. Ибо тот, кому вы повинуетесь как своему сеньору, царствует над вами преступно и греховно, против Бога и против справедливости» (§ 146).

Итак, крестоносцы, прибывшие к византийской столице, в представлении Виллардуэна, — ратоборцы справедливости и права. Хронист, многократно повторяясь, прямо и косвенно старается внушить эту мысль читателям. Его аргументация в пользу такого представления — стержня идеи обоснованности поворота на Константинополь — этим, однако, не исчерпывается.

Действия «пилигримов», какими они ему видятся, были не только оправданными с точки зрения «высших» соображений — права, справедливости, религии, но и практически полезными в перспективном плане: они предоставили бы в случае успеха в распоряжение «пилигримов» значительные материальные ресурсы (денежные и продовольственные) и, кроме того, прочную территориальную базу для дальнейших операций по осуществлению задач крестового похода. Те, кто по-настоящему хотел его успеха, по Виллардуэну, могли только одобрить решение о походе на Константинополь. Напротив, «пилигримы», которые помышляли, согласно концепции хрониста, вовсе не об успехе крестоносного предприятия, а озабочены были лишь тем, чтобы «войско распалось», и не имели «иных помыслов» (§ 199), они-то и выступали против нового поворота дел. В одном из параграфов хроники ситуация изображается даже как бы в окарикатуренно-упрощенном виде: на сторонников «за» и «против» заключения договора о походе в поддержку царевича Алексея разделились не только миряне, но и духовенство. Аббат Лоосский и его приверженцы отстаивали прежде всего идею сохранения войска в целости и потому ратовали за то, чтобы «заключить этот договор, ибо это такое дело, посредством которого лучше всего можно отвоевать Заморскую землю». В свою очередь, аббат де Во и те, кто держал его сторону, вели иную проповедь: они «то и дело говорили, что все это — зло и что надо бы отправиться в Сирию и содеять там то, что сумеют» (§ 97).