Читать интересную книгу Завоевание Константинополя - Жоффруа Виллардуэн

Природа этих искажений двоякая. С одной стороны, они обусловлены в конечном счете объективным социально-политическим «заказом», «порученным» хронисту его окружением и обстоятельствами, при которых ему пришлось диктовать писцу свой труд; с другой — внесены в повествование собственными стараниями «маршала Романии и Шампани», его, так сказать, усердием далеко не всегда добросовестного в изложении и объяснении событий рассказчика.

В чем суть «заказа», который мы имеем в виду? И насколько вправе мы вообще предполагать его существование?

Сам Жоффруа де Виллардуэн обходит молчанием цели своего историко-литературного начинания. Он ни слова не говорит о мотивах, побудивших его «взяться за перо», в отличие от большинства хронистов крестоносных войн[88], как, впрочем и остальных средневековых историков. Действительно, почти все они считали нужным сообщить читателям своих произведений, какие же обстоятельства заставили их поведать о событиях, являющихся предметом предпринятого ими рассказа. Объяснения эти, как правило, весьма наивны и с современной точки зрения бесхитростны. У хронистов крестовых походов они сводятся обычно либо к рассуждениям религиозно-назидательного характера, определяющим «душеспасительную», вероукрепляющую направленность их сочинений (Раймунд Ажильский, Роберт Монах, Фульхерий Шартрский, Оттон Фрейзингенский и др.), либо к констатациям прагматического порядка, раскрывающим политико-пропагандистскую, дидактическую сущность этих сочинений: прославление героев-вождей и рядовых участников, увековечение памяти о крестоносцах-победителях, предупреждение повторения однажды совершенных крестоносцами ошибок, возбуждение деятельной вражды католиков против иноверцев, восхваление деяний служителей церкви — в поучение современникам и потомкам (Одо Дейльский, Гийом Тирский, Гунтер Пэрисский и др.). Примерно так же обстояло дело и у всех других авторов XII—XIII вв.

Вразрез с такой искони утвердившейся и продолжавшейся так же впоследствии в хронографии традицией Жоффруа де Виллардуэн ничего не говорит о своих явных или тайных намерениях как историка. Высказывалось предположение, что он принялся сочинять хронику, имея в виду воздать честь погибшему в бою с болгарами 4 сентября 1207 г. и близкому к нему предводителю крестоносцев маркизу Бонифацию Монферратскому, кандидатуру которого на пост главнокомандующего он сам, Виллардуэн, некогда предложил совету французских баронов-крестоносцев (§ 41). Жоффруа де Виллардуэну, согласно данной гипотезе, важно было не только и не столько сохранить, сколько защитить память о покойном, поскольку тот как-никак в глазах современников нес ответственность за судьбы крестового похода, уклонившегося от цели. Вместе с тем определенная доля ответственности ложилась и на плечи Виллардуэна, поскольку именно он рекомендовал избрать этого человека верховным военачальником крестоносного войска. Таким образом, по указанной гипотезе, хроника была задумана также для того, чтобы, выстроив факты в единое целое, убедить аудиторию, прежде всего шампанское рыцарство, в правильности сделанного им, Виллардуэном, в 1201-1202 гг. выбора, пусть крестовый поход и не достиг провозглашенной в нем цели. Иными словами, если у Виллардуэна и было тайное намерение, когда он приступил к составлению своего труда, то суть его заключалась в восхвалении Бонифация Монферратского и вместе с тем в самооправдании. В качестве наиболее весомого довода в пользу такой гипотезы, связывающей гибель Бонифация Монферратского и общий замысел хрониста, якобы стремившегося наряду с апофеозом маркизу «создать точку опоры» самому себе как влиятельному политику крестового похода, выступает лишь одно соображение: хроника в самом деле обрывается — на чисто феодальный манер — рассказом о смерти Бонифация Монферратского.

Хотя в этом гипотетическом построении, по-видимому, содержится доля истины, но не более того: судя по всему, замысел хрониста при всей кажущейся на первый взгляд неясности его намерений был гораздо обширнее и глубже, нежели это представляется в рамках столь узкого подхода[89].

Чтобы проникнуть в действительную суть его замысла, необходимо уяснить прежде всего, каким образом рисуется в записках вся цепь событий, звенья которой, постепенно соединяясь друг с другом, замкнули ее в том пункте, когда крестоносцы разгромили Константинополь и на месте Византии создали Латинскую империю.

Картина, изображаемая хронистом, точнее остов этой картины, или ее «скелет», в целом достаточно прозрачна. Как и Робер де Клари, Жоффруа де Виллардуэн по праву считается творцом концепции, с легкой руки французского католического историка графа П. Риана вошедшей в историографию Четвертого крестового похода под названием «теория случайностей»[90]. Концепция эта получила у Виллардуэна куда более детализированное, можно сказать всеобъемлющее, воплощение и развитие, Его рассказ кажется до наивности простым, свободным от всякой искусственности, подкупающе искренним. Собственно, все событийные звенья цепочки крестового похода в этом рассказе подчинены воле Его Величества Случая.

В самом деле. Предводители крестоносцев намеревались сперва двинуть войско, посадив его на корабли, нанятые у венецианцев, в Египет (к Каиру, называвшемуся тогда на Западе «Вавилоном»). Такое решение они приняли на своем совете, исходя из того, что отсюда турок «можно уничтожить скорее, нежели из какой-нибудь другой страны» (§ 30). План был секретным; прилюдно же, во всеуслышание (en oiance), «пилигримам» объявили, что они «отправятся за море» (§ 30). Таким образом, хронист не скрывает, что до поры до времени истинное направление похода держалось в тайне от массы участников, он прямо говорит об этом[91].

«Тайному» направлению, намеченному баронами, не суждено было, однако, осуществиться. С первых же шагов на пути крестоносцев возникли препятствия. Не успели еще «пилигримы» собраться, как в расцвете сил скончался 22-летний граф Тибо III Шампанский, якобы намечавшийся в предводители войска[92]. Никто из прочих знатных французских сеньоров не пожелал взять на себя после кончины графа почет и бремя командования — ни герцог Эд Бургундский, ни граф Тибо Бар-Ле-Дюк, к которым обратились было бароны: и тот и другой ответили отказом. В этот момент неожиданно всплывает кандидатура ломбардского маркиза Бонифация Монферратского: ее выдвинул в баронском совете сам маршал Шампани. Он сделал это будто бы лишь потому, что маркиз был известен своей доблестью (§ 41). В результате споров Виллардуэну удалось убедить баронов в разумности и целесообразности собственного предложения. Бонифаций Монферратский со своей стороны «склонился к их мольбе и получил предводительство войском» (§ 44). Когда крестоносцы сошлись в Венеции, возникло новое, ранее никем не предвиденное обстоятельство: выяснилось, что многие фламандские и часть французских рыцарей не пожелали явиться сюда, в назначенное для всех место. Одни самостоятельно отплыли на кораблях из Фландрии, пообещав присоединиться к «венецианскому войску», но так и не сдержали слова (§ 49), а, как выяснилось позднее, поплыли в Сирию; другие предпочли отправиться в Марсель и оттуда также отправились на восток (§ 50). Все это они содеяли, полагает Виллардуэн, или, во всяком случае, представляет дело таким образом, из страха, убоявшись неведомых опасностей (§ § 49, 50). Случайность? Несомненно! Кто мог предполагать такую боязливость у этих «добрых рыцарей»? А они были не единственными, решившими уклониться от явки в Венецию: еще «очень многие» французские и фламандские рыцари отправились из Пьяченцы на юг Италии (§ 54). Даже граф Луи Блуаский и Шартрский имел намерение идти другой дорогой, и его едва удалось отговорить от этого плана и заставить прибыть в Венецию (§ 53).

Уже эти первые случайные обстоятельства, в орбиту которых было вовлечено «великое множество рыцарей и оруженосцев» (§ 54), дорого обошлись остальным. Однако дальше пошло еще хуже. После того, как крестоносцы собрались в Венеции, развернулась, если прибегнуть к современной терминологии, своего рода «цепная реакция» новых случайностей. Вследствие того, что численность сошедшихся в Венецию «пилигримов» оказалась меньшей, чем та, на которую рассчитывали и которая предусматривалась условиями договора, заключенного в 1201 г. послами французских сеньоров с дожем Венеции (§ 21), — а это произошло, по версии хрониста, из-за малодушия неявившихся сюда — «пилигримы» не сумели расплатиться с республикой св. Марка, поставившей им флот, как должны были согласно с договором. Сколько усилий они ни прилагали, все-таки и после дополнительного сбора денег сумма долга равнялась 34 тыс. марок серебра (§ 61). Поэтому на пути крестового похода встал старец-дож Энрико Дандоло. Чтобы уплатить обусловленную договором сумму сполна, «пилигримы» вынуждены были уступить его нажиму и принять предложение дожа, состоявшее в том, чтобы они «отработали» свой долг «натурой», а именно помогли бы Венеции в отвоевании у венгерского короля далматинского города Задара (§ 63).