остановку. Рявкающие звуки множества голосов, усиленных мегафонами стихли, когда им ответили приборы нашего корабля, я понял это по вибрации, прокатившейся на палубе от наших мощных динамиков. Я не мог разобрать слов говорившего сквозь толстые стены моей тюрьмы, и голос его был мне незнаком — спокойный, будто немного гнусавый. Он декларировал свое сообщение в повисшей тишине, прерываемой лишь моторами окруживших нас транспортников. Говорил он довольно долго, а когда смолк, ему никто не ответил. Через какое то время после затих и шум кружащих вокруг бортов — транспортники удалились от нашего корабля. Я продолжал лежать, приподняв голову и жадно вслушиваясь в повисшую тишину. Но больше ничего не происходило. Что бы ни произошло на борту, сейчас заварушка подошла к концу, но что же случилось? Судя по всему, на нас кто-то напал и преследовал, а затем отстал. Но кто тогда отвечал им по нашей связи? Я был абсолютно уверен, что это был не член экипажа. Выходит, что наш корабль захвачен? Но раз так, почему мы до сих пор живы, ведь директива капитана в таком случае — блокировать корабль. Наверное мы бы попросту рухнули сейчас на землю, если бы это было так. А Селена? Почему наш ИИ не отреагировал на нападение, или же у неё нет возможности активировать блок без позволения членов штаба?
Я буквально запытывал себя вопросами, валяясь посреди своей каморки. Спустя пару минут кромешной тишины я попробовал позвать на помощь, но ответа не последовало. Я так и остался в полной тишине, наедине с тревожащими меня мыслями.
Пожалуй, это был самый долгий и невыносимый день в моей жизни. Он начался столь неожиданно и так резко стих, что в томительной неизвестности прошла словно вечность. Я собрал рассыпанные по полу остатки развалившегося съестного пайка, убрав его в карманы штанов. Совершенно забыв о голоде и жажде я ходил по камере, как сумасшедший, периодически стуча по стенам и взывая о помощи. Но ответом была по прежнему мертвая тишина. А вечером перед отбоем поднос, на котором обычно был сухой паек оказался пуст. Я не думал, что еду мне в камеру запихивали вручную, но похоже, что это всё-таки было так, и про меня попросту забыли. Что там за чертовщина происходит? Я возмущался и кричал, пытаясь подавить душивший изнутри липкий страх. Меня бросили здесь совершенно одного. Если с нашим экипажем стряслось что-то нехорошее — я покойник. Что пожалуй было самое поразительное во всем этом — «Колодец-1», повиснув в воздухе где-то рядом с Полисом, так и не сдвинулся с места! Я старался держаться, убеждая себя, что раз мы неподалеку от мегаполиса, то нас обязательно вызволят из этой передряги, а меня может даже пощадят. Но перспектива умереть в карцере без еды вызвала у меня череду панических атак. Свет погас, оповестив о наступившем отбое и оставив меня в кромешной темноте. Я кричал, плакал и выл до изнеможения, но меня по прежнему никто не слышал. Я не помню, как продержался до того, как зажегся свет и завибрировала злосчастная кушетка, наверное мозг стер ту ужасную ночь из моей памяти. Камера проводила свои стандартные процедуры: задвигала кровать, выдвигала корзины, в которых не было одежды, ниши открывались без сухого порошка для чистки зубов и еды. Я взирал на все это с тупым равнодушием. Лишь только во время душа я вскочил, жадно собирая ладонями воду, которую сразу же отправлял в рот. Это было лучше, чем ничего. После просушки феном я с горечью вспомнил о вчерашней еде, так и лежавшей в моих карманах. Я достал из штанов взмокший комок, когда то бывший питательным спрессованным пайком. Немного подумал, и съел ровно половину. Если я вынужден сидеть здесь без еды, то нужно было оставить второй кусок размякшего пайка на завтра, и съесть его до того, как душ окончательно не размоет остатки моей пищи в сток — спрятаться от мощной струи воды в двухметровой камере было негде. К вечеру наполненного волнениями и метаниями дня я уже не находил себе места от голода и подступающей жажды. Спасти меня мог только сон, и я ждал сигнала к отбою как манны небесной. Едва в карцере возникла койка я тут же развалился на ней и закрыл глаза, ожидая, когда наконец погаснет чёртов свет. В наступившей темноте я ещё долго пытался заснуть, игнорируя до боли урчащий живот. Несмотря на ужасный голод я всё-таки смог отключиться. Не знаю, когда я очнулся от своего мучительного беспамятства, но свет был все еще выключен. Первое, о чем я подумал — это о сытном мякише сухпайка, лежавшем в моем кармане. Мои мысли не могли сосредоточится больше ни на чем, желудок сводило страшными спазмами. Но я понимал: я не знаю сколько сейчас времени, может быть шесть утра, а может — час ночи. Если съесть оставшуюся еду до того, как включится свет, то потом проголодаешься намного раньше. Мне нужно было дождаться, пока в камере включат свет. Ждать, пока включат свет. Но он лежит в моём кармане, такой сытный, питательный паёк! И за что его так не любят в нашей команде, это же настоящее благословение! Шедевр поварской мысли, вершина высокой кухни! Мой желудок требовал сиюминутного поглощения этого великолепной еды! Я держался из последних сил. Мне повезло, что до побудки оказалось недолго — по моим прикидкам я ждал включения света еще где-то час. Не представляю, как я высчитал прошедшее в томительном ожидании время — когда сидишь в карцере почти две недели в полном одиночестве, это происходит как-то само собой.
Едва зажглись лампы как я жадно выудил из кармана комок еды и набросился на него. Он оказался ничтожно малым — половина утреннего рациона! Сколько я, уже будучи страшно голодным, продержусь после этой подачки? Вновь поддавшись панике я заколотил по стенам, крича и умоляя вызволить меня из этого страшного места. Вспомнив, что я сжигаю на это бесполезное занятие драгоценные калории, я осел на пол своей тюрьмы, и горько заплакал.
Я уже не мог сказать точно, какой сегодня был день, но по моему с момента последнего приема остатков пищи прошло не больше суток. Я валялся на полу камеры лицом вниз, прячась от надоевшего света, в абсолютном бессилии. Благодаря утреннему душу и суточным умываниям в карцер поступала вода, но есть мне хотелось до безумия. Голод затуманил разум. Я забыл обо всем, что происходило на корабле, мне было абсолютно всё равно, что произошло,