Больше никогда я не хочу возвращаться в те дни. Никогда.
Несмотря на то, что сегодня я узнала много того, что тревожит меня — Старик Монтгомери мой отец! Аттикус мой брат! — слова поддержки от Линкольна по телефону — единственное, что имеет значение. Понадобится гораздо больше времени, чем пара часов, чтобы осознать все это. А сегодня я нуждаюсь только в том, что было нужно Линкольну прошлой ночью. Забыть о прошлом и просто быть вместе.
Я дохожу до тупика в изгороди, теперь мне нужно вернуться обратно и пойти другим путем. Я прохожу четверть дороги, когда слышу легкий смешок из центра лабиринта.
— Линкольн?
Играет тихая музыка. Вальс, и это напоминает мне о танце с его другом Кейсом на вечеринке. Его печальную историю о той потерянной девушке. Несмотря на то, что сегодня теплый вечер и на мне надета кожаная куртка, мое тело покрывается мурашками от этого воспоминания.
Я ускоряю шаги и оказываюсь в другом тупике, разворачиваюсь и иду другим путем. Я поворачиваю направо, затем еще раз направо, пытаясь найти то место в лабиринте, с которого Линкольн начал подсказывать мне, как добраться до центра. Я прохожу мимо щели в изгороди и осматриваю тени. Он следил за мной той ночью. Я знаю. Следит ли он за мной сейчас?
Я останавливаюсь и вглядываюсь в темноту.
— Линкольн? — шепчу я.
Никакого ответа. Только эта тихая музыка.
Мое сердце начинает биться чаще. Боже, этот лабиринт такой пугающий. Он был пугающим, когда в нем находились другие люди с вечеринки, но сейчас вызывает жуткую тревогу.
Воспоминание проносится у меня в голове.
— Альфа?
— Продолжай идти, Омега, — говорит он откуда-то из глубины изгороди.
— Мне страшно, — отвечаю я. Мой голос звучит тихо.
— Здесь нет ничего страшного, Омега. Это всего лишь несколько кустов. Они хотят, чтобы ты чувствовала себя потерянной и напуганной, но я здесь, а это значит, что с тобой ничего не случится. А теперь продолжай идти.
Я делаю глубокий вдох, стараясь изо всех сил прогнать воспоминание. Но той ночью ничего хорошего не случилось. Я отлично это помню. Одаренные использовали лабиринт в школе для того, чтобы научить нас бороться. Они гоняли нас по лабиринту, как крыс. Для них мы не были детьми, мы были экспериментом. К тому же, в лабиринте было множество вещей, которые могли бы ранить меня. В углах были установлены ловушки. Если ты попадал в тупик, то там обязательно было что-то ужасное, чтобы научить тебя больше так не делать.
Остановись, Молли. Это не Школа Одаренных. Это просто центральный офис Небесного Глаза, и этот лабиринт создан Томасом Бруксом, а не теми сумасшедшими людьми из Школы Одаренных.
Линкольн в центре и ждет тебя, Молли. Просто сконцентрируйся на том, что увидишь его и на том, как спокойно ты чувствуешь себя в его объятиях.
Я с трудом сглатываю и неожиданно для себя испытываю на мгновение такую панику, что не могу ступить ни шагу.
Я хочу выбраться из этого гребаного лабиринта.
— Линкольн, — кричу я. — Ответь мне или я уезжаю домой!
Музыка становится немного громче, но кроме этого ничего. Я почти в центре, я знаю это. Просто продолжай идти, Молли.
Я подхожу к развилке, где Линкольн подсказал мне дорогу в прошлые выходные, и вспоминаю его слова. Иди налево. Затем поверни направо, пройди сквозь вторую нишу и снова поверни направо. Я встречу тебя там.
Теперь я практически бегу. Я ничего не хочу сейчас так сильно, как оказаться в центре, где горит свет. Каменная дорожка под моими ногами становится все светлее и светлее, и я начинаю бежать вперед быстрее и быстрее.
Просто выведите меня скорее из этого долбаного лабиринта!
Музыка становится еще громче, и когда заворачиваю за последний поворот и вижу освещенную статую в центре, я моментально чувствую облегчение. Линкольн стоит ко мне спиной. На нем смокинг.
Я смеюсь.
— Ты же сказал мне не наряжаться!
Но что-то не так в его фигуре. Он крупнее и, к тому же, недостаточно высок…
— Молли, — говорит Алистер Монтгомери, медленно поворачиваясь ко мне лицом. — Боюсь, ты провалила испытание, дорогая. Твой результат в лабиринте был ничтожно слабым.
Мое детство проносится у меня перед глазами. Я вижу его. Моложе, сильнее, еще более жесткую версию человека, который сейчас стоит передо мной.
— Где Линкольн?
— Ты имеешь в виду Альфа, не так ли. — Он улыбается и смотрит на статую.
То, что было скучной медной спутниковой антенной на прошлой неделе, теперь представляет собой борова с огромными клыками, стоящего на двух ногах, одетого в жилет и брюки, с карманными часами в руке-копыте, с цепочкой, висящей из прорези на его жилете. Боров держит огромную спутниковую антенну у себя над головой, как трофей.
— Он думает, что уничтожит меня сегодня, — говорит старик, указывая на антенну.
Мягкий белый свет прожектора, освещающего статую, сменяется на синий, и когда снова смотрю на старика, я почти улавливаю сходство.
Он делает шаг вперед.
— Не приближайся ко мне, сумасшедший старик.
— Ну, ну, ну, — говорит он, щелкая языком. — Не стоит так разговаривать с папочкой.
— Папочкой? — Меня начинает трясти. Это слово вызывает у меня отвращение во всех смыслах, какие только можно представить. Мне плевать, чьи у меня гены, но этот человек абсолютно ничего для меня не значит. Он настолько отвратителен, что меня может стошнить. — Какого черта тебе нужно?
— Мне нужно то, что мое, дорогая Омега. То, что принадлежит мне. Ты всегда была особенной для меня, Молли. Даже когда сбежала.
— Ты больной ублюдок, ты это знаешь? И если думаешь, что я все еще та восьмилетняя напуганная девочка, которую ты можешь заставить съежиться от страха, то ты ошибаешься.
— О, — говорит он, слегка усмехаясь, — я совершенно точно знаю, кто ты. Неужели ты на самом деле думаешь, что тебе удалось сбежать?
— Что? — Я тянусь за своим пистолетом, но я так и не взяла его после того, как переоделась. Он начинает двигаться в моем направлении — хоть ему далеко за пятьдесят, он все еще импозантный и грозный мужчина.
Я отступаю, спотыкаюсь о неровный камень под ногами, но возвращаю равновесие, не отводя от него взгляда.
— Линкольн уже едет, — говорю я, стараясь изо всех сил казаться храброй. — Он будет здесь в любую минуту.
— Линкольн бросил тебя одну в лесу, Молли. Он даже не знает, кто ты.
— Он знает, — рычу я в ответ. — И если подойдешь еще ближе, я убью тебя своими голыми руками.
Он снова смеется своим злодейским смехом.
— Я бы хотел увидеть твои жалкие попытки.
— Что?
В этот момент я слышу звук мотоцикла, приближающегося ко входу в лабиринт. Линкольн. Я бросаюсь на старика, валю его на землю, и в то же мгновение мне становится плохо. Я сгибаюсь пополам, кашляя от позывов рвоты, а все мое тело охватывает боль.
— Глупая девчонка, — говорит Синий Боров. — Ты действительно думала, что я не принял мер предосторожности с помощью своих вложений? Ты не можешь противостоять мне в еще большей степени, чем Линкольн тебе.
Я катаюсь по земле, спазмы в моем желудке такие сильные, что мне кажется, я умираю.
Звук мотоцикла становится все ближе и ближе, когда он петляет по лабиринту.
— Линкольн, — выкрикиваю я. Но мой голос слаб от боли и страдания.
Синий Боров пинает меня в живот, и я снова сгибаюсь пополам, обхватывая себя руками и пытаясь свернуться в маленький клубочек.
Линкольн влетает в центр лабиринта, синий свет отбрасывает тень от его мотоцикла на высокую зеленую изгородь. Он выглядит мрачно и убийственно, когда добирается до нас. Его челюсть напряжена, а рука сжимает рычаг газа, ускоряя двигатель.
— А вот и наш герой, — говорит Монтгомери, наклоняясь, чтобы схватить меня за волосы и оттащить к статуе, отражающей его альтер эго. — Но он не спасет тебя, Молли, — заявляет он шепотом, наклонившись к моему уху. — Он не может спасти тебя, потому что я тоже его Омега.