Люди смеялись находчивости отважного кондитера. Но Саид потерял всякое самообладание.
— Нет, все это говорил он сам! Он оклеветал нашего благодетеля господина Ахмеда! — в бешенстве кричал Саид. — Я сейчас позову стражников. Пусть его бросят в тюрьму насъедение крысам!
Торговцы и ремесленники тревожно огляделись по сторонам. Некоторые незаметно ушли. Кондитер вдруг побледнел — он подумал о жене и о своих троих детях, но тут кузнец Ван схватил Саида за шиворот и отшвырнул к стене.
— Убирайся вон! — приказал он,
— Ну, погоди! — прошипел Саид и поспешно удалился.
Кондитер упаковал свой товар, поставил жаровню на противень, привязал все это к деревянным козлам, забросил козлы на спину и торопливым шагом направился на другой конец многолюдного города. А в полдень за кузнецом Ваном пришли стражники и повели его в тюрьму.
— Ты усердный слуга, — сказал Ахмед Саиду и дал ему в награду серебряный сосуд. — Но только гляди в оба, чтобы эти собаки не перегрызли тебе глотку.
* * *
У Ахмеда в Ханбалыке было тайное убежище — загородный дом, о существовании которого знали лишь немногие посвященные. Он приказал сменять там каждый месяц всех слуг, поваров, садовников и отправлять их потом в самые отдаленные уголки огромного государства. В те месяцы, когда император находился в Шанду, а Чимким, старший принц, развлекался охотой, Ахмед пользовался в Ханбалыке неограниченной властью. Со всей страны к нему стекались гонцы и курьеры. Они сообщали ему о важнейших происшествиях на местах и доставляли во все провинции его приказы.
Прибытие в Ханбалык христианских купцов, посланцев папы, сильно обеспокоило Ахмеда. Он боялся, что чужеземцы смогут оказать влияние на императора.
Ахмед сидел, опершись подбородком о ладонь; его пальцы нервно барабанили по верхней губе. Он размышлял:
«У венецианцев есть золотая пайцза императора… Что же ты, Абака, не сумел их вовремя убрать! Прикончить бы их в Кашгаре или в Лобе, никто бы и не хватился! А теперь поздно. Император принял их с почетом… Ты пишешь — они везут с собой красивую девушку…»
Министр еще усерднее забарабанил пальцами по губе. Он встал и вышел из полутемного покоя в озаренный солнцем сад. Саид, словно тень, следовал за ним по пятам и ловил каждое движение своего господина.
— С ними легко может случиться несчастье, — пробормотал Ахмед. — Катай — опасная страна… Но это было бы слишком грубо. Так Ахмед не работает. Он плетет более тонкие нити! — И он громко позвал — Саид!
— Да, господин мой!
— Ты подождешь меня здесь. Я пойду к императрице.
Западный ветер принес с собой пыль из пустыни, и она оседала тонким слоем на густой листве деревьев, образовавших своего рода шатер над бассейном. Джамбуи-хатун кормила золотых рыбок печеньем. Рыбки разевали рты, стараясь поймать крошки, плавающие по гладкой поверхности воды, и всякий раз, когда им это удавалось, по воде расходились круги. К императрице робко подошла служанка:
— Пришел господин министр Ахмед.
Императрица бросила в воду оставшиеся крошки:
— Я жду его.
Низко склонившись, Ахмед молча стоял перед императрицей. На его смуглом лице, обрамленном холеной бородой, было явственно написано глубокое почтение и затаенное восхищение.
— Ах, это вы, Ахмед, — сказала Джамбуи-хатун усталым голосом. — Жаль, что я не поехала в Шанду, там хоть есть соколиная охота… Вы и представить себе не можете, как скучно жить за этими стенами.
— Я был бы безутешен, ваше величество, если бы вы уехали, — ответил Ахмед. — Мне о многом надо с вами поговорить. Разве мог бы я без ваших умных советов управлять страной согласно воле его величества императора? — И он тихо добавил — Когда я с вами, я забываю о всех заботах.
Слова Ахмеда и его украдкой брошенные взгляды были для Джамбуи-хатун лучами солнца.
— Слышите, как гудит ветер в верхушках деревьев? — спросила она.
Уже тронутые желтизной листья кружились в воздухе.
Императрица и министр Ахмед пошли по дорожке к зеленому холму. По лужайкам, пестрящим цветами, с горделивым видом расхаживали фазаны и павлины. Зеленый холм был здесь насыпан искусственно. Он простирался на целую милю, а в вышину имел сто шагов. Огромную яму, образовавшуюся после выемки грунта, заполнили водой, и в этом тихом озере плавали лебеди. На вершине холма стояла изящная беседка. Вечнозеленые деревья с широко раскинувшимися кронами защищали гуляющих от жгучих солнечных лучей. Деревья привезли сюда из всех уголков огромной страны. Как только Хубилай-хан узнавал, что где-то растет редкой породы дерево, он приказывал выкопать его с корнями и, невзирая на размеры и вес, доставить на слонах к зеленому холму.
— Вот они идут, — зло сказала служанка, у которой еще горела щека от пощечины. — Поглядите только на нашу старуху — раскачивается, словно гусыня!
Дойдя до середины холма, Джамбуи-хатун остановилась. Она старалась скрыть свою одышку. Какое-то дерево с узловатым стволом распростерло над ними свои ветви. Его серебристо-зеленые, посеревшие от пыли иглы блестели на солнце. Императрица опустилась на скамейку среди цветущих кустов и жестом пригласила Ахмеда сесть рядом.
— Вы говорили о заботах, которые вас обременяют. Не могу ли я вам чем-нибудь помочь, Ахмед?
По лицу Ахмеда пробежала довольная улыбка. Он хотел было привычным движением подпереть ладонью подбородок и забарабанить пальцами по губам, но вовремя сдержался. Вспомнив, что сидит рядом с императрицей, он с искусством комедианта придал своему лицу задумчивое и озабоченное выражение.
— Катайцы — коварный народ, — сказал он наконец после обдуманной паузы. — Они не ценят бесконечной доброты его величества и мудрости его правления.
Джамбуи-хатун раздраженно мотнула головой, и вкрадчивый Ахмед, заметив это, заговорил тихо, чуть слышно:
— Мне никогда не вернуть самого счастливого времени моей жизни.
Императрица провела рукой по шелку своего платья. В глазах ее появился теплый блеск, ее неподвижное, накрашенное лицо похорошело.
Ахмед откинулся на скамейке и не отрывал глаз от лица Джамбуи-хатун. Он научился быть терпеливым и исподволь добиваться осуществления своих честолюбивых планов. Воздух был насыщен пряным ароматом цветов. Воспоминания проплывали, словно облака на небе. Хорошо было сидеть так и молчать.
— Так, значит, вы чувствуете себя несчастным у нас на службе? — спросила вдруг императрица.
— Какое значение имеет для вас моя скромная служба? — ответил Ахмед. — Я озабочен тем, что близится день, когда его величество останется глух к моим словам.