Джамбуи-хатун не забыла верной службы Ахмеда.
На губах Ахмеда играла жестокая усмешка. Императрица располнела, уже давно утратила былую красоту, и его любовь к ней угасла. Но Ахмед всегда обращался с Джамбуи-хатун так, словно она все еще была юной красавицей, как в те дни, когда жила у своего отца, князя Эсень-нойона.
Ахмед был человек хитрый и отважный.
Он сосредоточил в своих руках всю власть, творил суд и расправу над всеми, кто хоть как-то стоял у него на дороге. Когда он хотел кого-нибудь загубить, он шел к Хубилай-хану и говорил примерно следующее: «Генерал Ян совершил преступление против вашего императорского величества. Он осмелился в присутствии воинов неуважительно отозваться о своем всемогущем повелителе. Ян заслуживает смерти». Великий хан обычно отвечал: «Поступайте так, как сочтете нужным». Ахмед никогда не упускал случая привести в исполнение смертный приговор.
За пять лет пребывания на посту министра финансов он сосредоточил в своих руках всю полноту власти. Доверие великого хана Хубилая к нему было так велико, что никто не осмеливался сказать что-либо Ахмеду наперекор. У человека, оклеветанного Ахмедом, не было никаких средств защититься от предъявленного ему обвинения, потому что никто не осмеливался хлопотать за него.
Когда Ахмед узнавал от своих соглядатаев, что у кого-то есть красивая дочка, он посылал к этому человеку своего слугу, и тот говорил отцу девушки: «У тебя красивая дочка. Кому ты намерен ее отдать? Ты поступишь умнее всего, если отдашь ее в жены верховному наместнику Ахмеду, а за это он назначит тебя на три года начальником отдела в денежной палате».
Кто мог устоять против такого предложения?
Господа министры, встречаясь с верховным наместником, дружески улыбались, а народ стонал и роптал под бременем его правления, ибо налоги и всякие другие поборы увеличились в три раза.
Зато сам Ахмед успел за это время скопить несметные богатства, — ведь каждый, кто хотел получить какой-либо пост, должен был дать ему взятку.
Верховный наместник строго глядел на людей, которые, завидев его, бросались на колени прямо на дороге и лежали распростертые в пыли, пока он не проедет со своей свитой.
Четверо слуг на белых конях держали над головой министра балдахин от солнца, следя за тем, чтобы их кони ступали в ногу с конем Ахмеда. Сабли воинов почетного эскорта и серебряные колокольчики позвякивали в такт мерной рыси коней.
— Гонец с соколиным пером привез вам какую-то весть, мой господин. Он ждет вас.
— Откуда он прибыл?
— От Абаки, наместника Чаньчжоу.
— Пусть войдет.
Верховный наместник сидел в серебряном кресле, когда в зал робко вошел Саид и пал ниц перед ним.
— Дай письмо.
Саид подал пакет и почувствовал на себе оценивающий взгляд Ахмеда. Гонец с соколиным пером опустил голову. Возбуждение его было так велико, что он все еще не испытывал усталости. Мысли беспорядочно теснились у него в голове. Он был совершенно подавлен мрачным великолепием огромного зала, в центре которого, словно бог, восседал на троне могущественнейший в стране человек.
Преодолев робость, Саид осмелился взглянуть на него. Ахмед сломал печать и начал читать письмо. Ни один мускул не дрогнул при этом на его холеном лице. Но Саид почему-то перестал испытывать страх. Ему показалось, что счастье вдруг улыбнулось ему.
Он мысленно перенесся в детство. Товарищи по играм часто дразнили его. Он спокойно стоял, притаившись в кустах, и ждал, пока они подойдут поближе. Тогда он хватал палку, к которой была привязана вонючая дохлая крыса, бил ею первого попавшегося по лицу и хохотал вдогонку разбегавшимся в ужасе детям.
Верховный наместник положил письмо на колени. Он подпер подбородок рукой и забарабанил пальцами по верхней губе. По выражению его лица нельзя было сказать, хорошо ли он настроен или дурно. Воцарилось длительное молчание. Саид лежал, распростершись у ног могущественного человека, не смея не только пошевельнуться, но даже думать. Наконец Ахмед сказал:
— Мне нравится твое лицо. Как тебя зовут?
— Саид.
— Ты убийца?
— Нет, господин мой, — прошептал Саид.
Ахмед не обратил никакого внимания на его ответ и сказал, словно обращаясь к самому себе:
— Мне нужны убийцы.
Саид, однако, расслышал эти тихо сказанные слова и удержался от оправдания, хотя оно и готово было сорваться с его губ.
— Расскажи мне, что говорят в стране про Абаку.
— Я скакал день и ночь, — растерянно ответил Саид.
— Ты мне должен рассказать, что говорят про Абаку.
Саид вспомнил о недавней экзекуции и о том, как Абака ударил его ногой по голове.
— Люди любят Абаку, господин мой, — сказал он сдавленным голосом.
Бледное лицо Ахмеда с полузакрытыми глазами внушало теперь Саиду мучительный страх. Чего хотел от него этот ужасный человек?
— Ты врешь, — сказал Ахмед.
Саид молчал.
— Это хорошо, — добавил Ахмед и вдруг грозно повысил голос — Но меня ты не смеешь обманывать!
Саид услышал угрозу и испугался.
— Ты видел чужеземных купцов? — деловито спросил Ахмед.
— Да, господин мой. С ними путешествует великан. Он умеет колдовать… И красивая девочка, рабыня.
Саид растерянно замолчал. Зачем он все это рассказывает? Сейчас верховный наместник позовет телохранителя…
— Ты останешься у меня в услужении, — сказал Ахмед. — А теперь ступай.
ЧЖУН-НАЙМАН-СЮМЕ
Хубилай-хан, владыка владык, избранный курултаем — большим советом монгольских князей, — повелитель всех покоренных народов, император огромного государства Катай, сидел на троне лицом к югу. Створки парадных дверей были широко распахнуты, и четыре широких луча света врывались в большой зал, своды которого поддерживали высокие мраморные колонны. У каждой двери стояли два рослых стражника. Они наблюдали за тем, чтобы никто не коснулся ногой порога, ибо это считалось плохой приметой. Слуги заранее предупреждали чужеземных послов и купцов об этом обычае.
И все же случалось, что кто-то нечаянно задевал высокий порог. Тогда провинившегося немедленно хватали стражники, срывали с него одежды, и он был обязан внести за них большой выкуп золотом. Если же подобный проступок совершал человек низкого звания, его наказывали ударами палки.
Чжун-Найман-Сюме, город ста восьми храмов, как его называли монголы, или Шанду[28], как называлась летняя резиденция императора на языке катайцев, был расположен в холмистой местности.
Жаркое летнее солнце освещало дома и сады, в шахматном порядке раскинувшиеся в долине. На зеленых склонах в тени высоких деревьев стояли храмы и павильоны с закругленными крышами, украшенными драконами и резными изображениями диковинных животных. Широкие улицы вели от южных городских ворот к северным. Ремесленники всех покоренных монголами стран съехались в Шанду: бумаговары из Самарканда, ткачи из южных провинций Катая, золотых дел мастера из Багдада и Бухары, канатчики из Балха и Кермана, оружейники из Йезда, скорняки из Новгорода… Купцы, ученые, искатели приключений, монахи, комедианты, фокусники, шаманы, звездочеты и колдуны перебирались в Шанду на июнь, июль и август.