– Моя! Моя! Несравненная! Божественная, моя! Все слыхали?! Никому не дам!
– Пусти ты меня, скотина вонючая… – шепотом процедила Данка, но ее голос потонул в диких воплях Сыромятникова и его компании.
Данке стало совсем плохо, снова пошла кругом голова от запаха водки и немытого тела, душной волной идущего от Сыромятникова, в ушах зашумело. И Данка поняла, что лучше всего сейчас будет упасть в обморок. Это она и сделала.
Приоткрыть глаза Данка решилась только спустя пять минут в «актерской», куда ее после поднявшихся в зале испуганных криков и суеты отволокли цыгане. Украдкой осмотревшись из-под ресниц, она увидела, что лежит на узкой лавке, в головах – футляр от чьей-то гитары, а рядом сидит и в упор таращится на нее Варька.
– Долго еще дурака валять будешь? Вставай!
Данка открыла глаза. Глядя в сторону, тихо, ненавидяще проговорила:
– Не встану. Шагу не сделаю.
– Чяери, ты с ума сошла? – так же тихо, раздельно спросила Варька. – Восемь тысяч на кону! Встань и иди, ты цыганка! Со своим поляком как хочешь разбирайся после, а сейчас встань и иди! Ждут тебя!
– Как же вы мне, христопродавцы, осточертели все… – горько сказала Данка, отворачиваясь к замерзшему, мерцающему синими искрами окну. – Ступай, Варька… Выйду сейчас, только поди вон, ради бога…
Варька еще минуту вглядывалась в нее. Затем поднялась и без единого слова скрылась за дверью. Данка посидела немного, прижимаясь горящим лбом к ледяному стеклу. Затем резко встала, одернула муаровое платье так, что грудь чуть не выпала из декольте, схватила со спинки стула шаль и вышла из «актерской». К Данке тут же кинулись цыгане, что-то заговорили, загалдели все разом, начали хватать за руки, плечи, толкать в спину. Перед глазами мелькнуло потемневшее, неподвижное лицо Кузьмы (он один молчал), но Данка пронеслась мимо него, не обернувшись, с надменно вздернутым подбородком, и, с силой отпихнув руки цыган, быстро вошла, почти вбежала в сияющий зал, где ее встретил оглушительный взрыв аплодисментов.
…Домой цыгане вернулись глубокой ночью, возбужденные и счастливые. Вечер прошел с большим успехом. Данку не отпускали от столиков, она по нескольку раз спела весь свой репертуар, плясала, снова пела, едва переводила дух, сидя за столом пьяного от водки и счастья Сыромятникова или у него же на коленях, и опять шла выступать. К двум часам ночи она была еле жива, но избавление пришло неожиданно: Сыромятников заснул прямо посреди «Не будите вы меня», уронив взлохмаченную голову на стол и своим храпом перекрывая весь хор цыган. Не проснулся он даже тогда, когда его на руках выносили из зала шестеро половых. Теперь можно было с чистым сердцем и огромным заработком ехать отдыхать.
– На ногах стоишь или извозчика взять? – озабоченно спросила Варька, когда они вместе с шатающейся от усталости Данкой шагнули из задней двери ресторана на мороз. Остальные цыгане давно ушли вперед, из-за угла отчетливо слышались в ледяном воздухе их смех и громкий разговор, вместе с ними был и Кузьма, так и не сказавший ни слова за весь вечер. Данка с Варькой стояли одни на пустой, заснеженной улице под редкими звездами. В ресторане уже погасили огни. Где-то далеко, на Большой Грузинской, слышался удаляющийся скрип полозьев, вялый собачий брех раздавался из-за забора.
– Я сама дойду, – чуть слышно ответила Данка.
– Держись за меня, – предложила Варька, но Данка молча отстранила ее руку и быстро зашагала вперед. Платок на ее волосах уже заиндевел, муаровое платье, выглядывающее из-под полушубка, тоже покрылось по подолу серебристой изморозью. Варька зябко стянула на плечах полушалок и заторопилась следом. Она тоже очень устала, отчаянно клонило в сон, но на душе было как никогда тревожно. Еще сильнее эта тревога стала, когда Варька заметила на углу неподвижную мужскую фигуру.
– Дмитрий Трофимыч?! – удивилась она, поравнявшись со стоявшим.
Данка прошла мимо, не поднимая головы. Варька проводила ее взглядом и снова изумленно посмотрела на Митро. Тот проворчал сквозь зубы:
– У вас разве заночевать сегодня?
– Сделай милость, морэ, – подумав, сказала Варька.
Митро коротко взглянул на нее, кивнул и ускорил шаг.
Макарьевна в эту ночь не дождалась, по обыкновению, своих постояльцев: ее раскатистые рулады, слышные даже на улице, казалось, сотрясают дом. Варька вошла в сени первая, скользнула в горницу, на ощупь нашла свечу, спички, запалила огонь.
– Эй, где вы там? Данка, Дмитрий Трофимыч, проходите!
Данка медленно прошла мимо нее в свою комнату и прикрыла дверь. Вскоре оттуда пробился дрожащий свет керосиновой лампы, послышался шорох одежды. Варька, не снимая полушубка, присела было на сундук в углу, но тут же вскочила: мимо нее, грохоча мерзлыми валенками, прошагал Кузьма. Бешено ударила о стену тяжелая, разбухшая дверь.
– Морэ, подожди! – кинулась к нему Варька.
Кузьма остановился на миг, повернулся, резко отстранил, почти оттолкнул Варьку и вошел в комнату к жене, захлопнув за собой дверь.
Данка, которая стягивала через голову платье, услышала стук и вынырнула из волн малинового муара: сердитая, бледная до синевы под глазами, с рассыпавшейся прической. Увидев мужа, она отвернулась.
– А, ты…
– А ты кого ждала? – сквозь зубы бросил Кузьма, приближаясь. – Поляка своего?
Данка, не ответив, усмехнулась краями губ, отбросила за спину распустившиеся волосы и занялась платьем. Кузьма с минуту стоял неподвижно, молча, глядя дикими глазами на то, как жена бережно, словно живое, укладывает платье на спинку стула. Затем тихо спросил:
– Кто он? Давно знаешь его?
– Никто. Вовсе не знаю.
– Не знаешь? – повысил он голос. – Отчего же он тебе платья дарит? Деньги такие платит за тебя?!
Данка, не оглядываясь, пожала плечами:
– Его воля. Может статься…
Она не договорила: Кузьма метнулся к ней, сорвал платье со спинки стула и дернул расшитый лиф так, что тот, жалобно затрещав, порвался до самой юбки. Данка беззвучно ахнула, схватившись за щеки. Жалобно сказала:
– Ой, скоти-ина…
– Что?! – Кузьма отбросил испорченное платье, схватил Данку за руку, заставил встать. Она, зашипев, отпрянула было в сторону, но муж поймал ее за распущенные волосы – и ударил. Наотмашь, по лицу, сразу же разбив губу. Потом еще раз. И еще.
От последней оплеухи Данка упала на пол. Медленно поднялась, не глядя на Кузьму, размазала по подбородку и щеке кровь, устало, без злости усмехнулась:
– Ну, все иль нет? Отвел душу-то?
Кузьма молчал, опустив голову. Данка отчетливо слышала его тяжелое дыхание и понимала: в любую минуту он может ударить ее снова. От боли звенело в ушах, но ни страха, ни обиды она не чувствовала. Только бесконечную усталость и отвращение. И еще было безумно жаль пропавшего платья. Облизнув разбитую губу, Данка нагнулась за ним, подняла, рассмотрела лиф. На самом видном месте… Нет, не починить. Только на помойку теперь…