Испытываю удовлетворение от вида некрасивой женщины. Не нужно суетиться и что-то «предпринимать», а что – неизвестно. Тогда и спокойней, и легче. А вот хорошенькую встретишь – сразу какое-то волнение и азарт. И вообще, гадкое желание сказать, что ты – киноартист. Черт бы побрал это желание!
* * *
Вообще, должен сказать, что такие вот холодные встречи, такое вот казенно-подозрительное отношение мне более близки, нежели чудовищная, дутая советская помпезность, с пионерами, трубами, барабанами, идиотами-учителями и пионервожатыми, с ветеранами и графоманами на пенсии.
* * *
Ужинали в местном ВТО. То же, что и у нас: бляди, пижоны, артисты. Две румяные толстушки сидели молча, ели мясо, пили пиво. Все время смотрели в тарелки. Испуганные девчушки какие-то. Я смотрел на них и думал о том, как создать образ эпохи, времени? – Соотношением типов, характеров, в том числе характеров взаимоотношений. Из этого складывается мир художника. И отношение художника к тому времени и к тому обществу, о котором он говорит.
14. II.73Ну вот и прорвало начальство. Узнали! Ха-ха, началось! Да как! Это ж надо, оркестр пригласили! Корякские музыканты!..
Мы поехали в Олу. Это совершенно сказочное место! И дорога в Олу умопомрачительная – красы необычайной. Солнце было сумасшедшее. Сверкает залив подо льдом. Сопки снежные и дали неоглядные!..
И вот пришла мне удивительная мысль. Как озарение она была. Этот край был долго, да и остается, краем сосланных. Тем самым местом, которым лечили «отступников». Лечение жестоким климатом, неволей, изоляцией. С этой точки зрения – вполне подходящее место. Но никакое государство, никакая власть не может справиться с Природой и свободным ее восприятием личностью. Наверное, в этом и свобода человека самая великая. Свобода соприкосновения первозданного Божьего мира с миром твоим. И нет тут никаких преград. Открой глаза – взгляни в эту живую сказку, прикоснись с ней и подумай о том, что это ни от кого не зависит. Солнце будет вставать вне зависимости от государственных жуликов. И почувствуй силу. Силу от сознания близости с этим прекрасным, вечным, независимым. Видимо, это и есть высшая свобода узника. Нравственная.
Никакое государство, никакая власть не может справиться с Природой и свободным ее восприятием личностью. Наверное, в этом и свобода человека самая великая. Свобода соприкосновения первозданного Божьего мира с миром твоим.
Выступали в Ольском сельхозучилище. Шикарное здание со спортзалом и тиром в подвале. Масса девушек. Хороши и стройны, а может, это говорит во мне усталость ожидания.
Смотрю в зал. Там сидит хорошенькая девочка. Смотрю я на нее, смотрю… Но улыбнулась она, и все кончилось, вся радость. Нехорошая улыбка у девочки. И не думал я, что столько это значит.
* * *
Хорошая история для характера. Командир подводной лодки, которую американцы «засекли», понял, что нет больше возможности скрываться. Их и так гоняют трое суток. В аккумуляторах уже одна вода. Дал приказ всплывать. Всплыли. Выбросили флаг. Со всех эсминцев и авианосца начали снимать лодку. Вышел усталый командир, обросший. И стал с мостика ссать вниз, в океанскую воду. Потом стряхнул х…, спустился в лодку и… погрузился.
* * *
15, 16, 17.II.73Прошло три дня. Поход окончен. Приехали в Петропавловск. За это время совершенно не было возможности присесть и что-то записать. Была встреча с моряками, там я наконец избавился от вымпелов и гильзы. Все кончилось.
Встреча эта была одной из самых тоскливых и скучных. Моряки эти мне преподнесли макет подводной лодки для передачи ее командованию Камчатской флотилии.
Вечером был в гостях у первого секретаря обкома комсомола Андрея Середина. Этакий попрыгунчик из молодых. Выпить любит, баб любит. Ему тридцать, и он уже «готов» – совершенно сформировавшаяся для руководящей советской работы личность. Машина казенная, общие слова, лозунги и все остальное, то есть все остальные блага от Советов. Андрей похож на пойнтера. Суетлив и весел. Был с ним и еще один работник обкома. Раньше этот работник был начальником Андрея, а теперь все поменялось, то есть Андрей стал первым, а тот на своем месте так и остался.
Ну, этот – совсем другого склада человек. Осторожный тихун. Готов на что угодно. Подсидит, думаю, Андрея. Ох, как я узнал эту систему комсомольских вожаков! Как ясна она мне и отвратительна!
Потом пошли в гости к одной даме, которую бросил муж (кстати, бывший работник обкома). Смазливая, все время что-то играющая дама. Изображает независимость и равнодушие. Не смеется, в отличие от своей подружки – некрасивой похотливой женщины. Эта смотрела на меня влюбленными глазами и все время смеялась. Я же готовил яичницу с сыром. Ели ее, водку пили. По обыкновению, выпив, я стал наталкивать х…в Андрею за всю советскую власть. Он глупо кивал головой и улыбался.
Потом Андрей забрал хохотушку и ушел. Незадолго до этого она взяла меня за руки и очень проникновенно сказала: «Эх, сбросить бы мне лет десять, как бы вы меня полюбили!»
Они ушли. Я остался. И пал. Татьяна все время говорила что-то. Плакала. Но все это было делано и мало интересно. Утром, в восемь, у нас самолет. Спал совсем мало, часа два. Утром за мной заехала машина Андрея.
Прибыл на аэродром… Выяснилось, что у нас пропал один мешок. Ужасно обидно. В нем были торбаза для Степы, кухлянка Зория и еще много всяких шмоток. Видимо, киношники, которые должны были забрать мешок, были пьяны или их просто-напросто надули.
Плохо себя чувствовал – не спал ведь совсем, да с похмелья. Ребята рассказали, что Володя вчера взбунтовался, узнав, что меня нет. Обиделся, заревновал. Кидался ботинками и много чем еще.
(Совсем забыл записать одну деталь, удивительно дополняющую образ Паши Козлова: когда он говорит, в такт словам делает какое-то птичье, точнее, гусиное движение головой.)
Наконец полетели. Два часа полета, и мы в Питере (Так мы называли Петропавловск-Камчатский. – Современный комментарий автора). Кончено.
Нас никто не встречал. Оказывается, не предупредили обком. Ходил по аэропорту, и все было как-то странно. Странно от ощущения обычности. Я устал, был зол, неважно себя чувствовал, но радости от того, что вернулся, не испытал. А куда я, собственно, вернулся? Уже саднило беспокойство, что отвык от армейской жизни и трудно будет войти в форму, не сорваться. Как никогда, срываться мне сейчас нельзя. Нужно взять себя в руки и спокойно, скрупулезно и направленно все завершить. Ох, теперь самое трудное.
Весь день носились по городу. Никто ничего понять не может, то есть постичь отношение начальства к нам – обкома партии и прочих инстанций. Говорят, проползали какие-то слухи – кто-то что-то, мол, где-то сказал. Так что пока с нами трудно определиться. Как никогда необходима телеграмма Тяжельникова.