видели ни копейки! Но ведь это не так, и я не пойму, чего вам не хватает!
– Нам не хватает самого главного. Нам не хватает тебя. Мы для тебя как… Как прошлогодний результат. Ты добился его и забыл. У тебя теперь новые цели. Ты хочешь теперь новых результатов добиться. А мы тебе уже неинтересны.
– По-твоему, было бы лучше, если бы я ничего больше не делал, а только дома сидел и по головке вас гладил? Да? Так было бы лучше?
– Было бы лучше, если бы ты не относился к нам как к старым вещам, которые отслужили свое, но которые выбросить жалко только из-за того, что когда-то они дорого стоили.
– Ну ни хрена себе! Это я к вам так отношусь?
– Ты просто этого не замечаешь. Ты очень сильно изменился в последнее время. И поэтому я считаю, что нам лучше расстаться.
– А я так не считаю.
– Я слишком долго терпела. Я все надеялась, что ты остановишься и вспомнишь о нас. И когда с Артемом все это случилось, когда он вернулся домой, я, грешным делом, подумала, что в этой истории есть и хорошее. Может, она на тебя повлияет. Может, ты поймешь, что главное в жизни – семья, а не деньги. Всех денег не заработаешь!
– Всех детей тоже не нарожаешь!
– Но ты не изменился. Ты остался прежним.
– Потому что я привык драться. Когда меня бьют, я даю сдачи. А не бегу к маме. Семнадцать лет тебя это устраивало, а теперь вдруг перестало?
– Я давно стала догадываться, что у тебя есть любовница. Наверное, они у тебя всегда были. Я старалась к этому относиться так, как ты говоришь. Я делала вид, что ничего не замечаю, ради Артема. Мне казалось, что ты его все-таки любишь. А теперь у меня раскрылись глаза.
– Потому что тебе позвонили?
– Потому что я поняла: наш сын для тебя – это как неудачный бизнес-проект. Ты надеялся вырастить чемпиона, а этого не получилось. Расчеты не оправдались, прибыль оказалась нестоящей. И ты потерял интерес.
– Это не правда…
– Ты просто боишься это признать. А последней каплей для меня стало… Неужели даже в такие дни ты не можешь ночевать дома?
– В какие – «такие»?
– Ты сам понимаешь.
– А ты не понимаешь, что те, кто это сделал, может, только этого и добивались? Они хотели меня поломать, заставить что-то делать так, как им выгодно. А я никогда не делал то, что меня заставляли! Никогда! И никогда делать не стану!
– Раньше ты мог думать о других. А сейчас не думаешь ни о чем, кроме своих дурацких амбиций.
– Ладно, мне эта болтовня надоела. Хочешь развестись? Вернемся к разговору позже. Когда я с делами закончу.
– Ты с ними никогда не закончишь…
– Не придирайся к словам, я имею в виду тех, кто Артема похитил. А что касается «ночевал – не ночевал», – я вышел в коридор, взял из пиджака фотографии и бросил их перед Ингой на стол, – то что ты скажешь об этом?
Сделанного не воротишь.
А жаль!
Конечно, я собирался предъявить Инге карточки, но, сделав это сейчас, я ощутил, что поступаю, как Плакса, и от понимания этого факта мне стало противно.
Брякнувшись о стол, фотографии разлетелись, – те, что были полегче, на тонкой бумаге, упорхнули частично под стол, частично – на колени жене. А тяжелая «полароидная» осталась лежать.
У Инги перехватило дыхание.
– Откуда ты это взял? – дрогнувшим голосом спросила она.
И долго не поднимала на меня глаз. А когда посмотрела, в ее взгляде читалась вина…
* * *
– Вот только она мне призналась в другом. И кому из вас верить?
Берестнев взял очки, долго пристраивал их на носу.
Я усмехнулся:
– Передо мной-то не надо выпендриваться, я знаю, что у тебя с глазами порядок.
Он взял «полароидный» снимок, поднес близко к лицу. Долго смотрел, моргая то одним глазом, то другим.
– Так что скажешь, дружище?
Берестнев вздохнул. Откинулся на спинку, опять засунул ладони под подтяжки с конскими силуэтами. Посмотрел на меня через дымчатые стекла очков. Они слегка искажали его лицо – значит, какие-то диоптрии в них все-таки были. Потом он чуть тряхнул головой, и очки сползли на кончик потного носа.
– Кроме этого, ничего не было.
– Понимаешь, Вадим, маленькая ложь рождает большое недоверие. Минуту назад ты мне божился, что не было вообще ничего. Даже в мыслях. А теперь вдруг… Как я могу тебе верить?
– Я уверен, Инга сказала тебе то же самое.
– Ты уверен? А если нет? Если ты уверен неправильно?
Вадим снял очки, принялся их протирать краем галстука.
– Хорошо, что ты от меня хочешь?
– Честно? Хотелось бы правду услышать. Для начала. А дальше посмотрим.
– Помнишь эту дурацкую презентацию? Я там слегка поднажрался. Ты же знаешь, я всегда нормально держусь, а тогда чего-то башню переклинило. Хотел выйти проветриться. В вестибюле Ингу увидел. Она то ли плакала, то ли собиралась заплакать. Я точно не помню! Помню только, что она на тебя за что-то обиделась. Ну, я и начал ее утешать.
– Старым проверенным способом?
– Перестань! Я ж говорю, жена друга для меня – святое. Мы просто поговорили о чем-то. Потом я проводил ее в зал. Там как раз танцевали. Ну, я ее и пригласил. Когда танец закончился, я ее хотел поцеловать. Ну, чисто так, как по-братски.
– Только хотел или все-таки поцеловал?
– Слушай, Кость, но это же ерунда полная! Не было ничего между нами. Не бы-ло!
– Она мне по-другому рассказала.
– Да ты ей больше верь! Ладно, я был нетрезв, но ведь и она выпила здорово. Тем более прошло столько времени. Что она может помнить? Конечно, может быть, я ее как-нибудь обнял неправильно, но не больше того…
– Неправильно – это как? Под платье залез?
– Костя!
– А твое «может быть» как понимать? Видимо, так: если я тебя ткну мордой в следующую фотографию, ты признаешь еще что-нибудь?
– Не было ничего больше, я отвечаю!
В принципе Инга рассказала мне то же самое.
Демонстрация фотографий произвела на нее шокирующее впечатление. Из обвиняемого я мгновенно превратился в прокурора. Радость от тактической победы портило только собственное сравнение с Плаксой, которое неотвязно крутилось в моей голове.
Чуть не падая на колени, Инга клялась, что «жесткое порно» – фальшивки, а на «полароидной» карточке запечатлен самый вольный момент той истории. Ни до, ни после ничего более пикантного не происходило. Разговор, на протяжении которого Берестнев не столько пытался успокоить Ингу, сколько объяснялся ей в