Впрочем, какая разница, с горьким сарказмом подумал Пирс. В любом случае она держала его за болвана. Должно быть, когда он пускал перед ней слюни над воспоминаниями о Ласточке, она готова была лопнуть со смеху. А сколько раз она пользовалась его чувством, чтобы добиться своего!
Пирс чувствовал себя совершенно раздавленным, оплеванным, высмеянным. Никто, даже вдова его отца, не унизил его настолько, насколько женщина, которую он обожал. Он сотворил себе кумира из речного крысенка, из создания без чести и совести! Пирсу было противно дышать одним воздухом с ней, но он не мог покинуть каюту, так как не был готов снова предстать перед миссис Гейбл.
Внезапная усталость овладела им. Он хотел забыться, заснуть или хотя бы принять горизонтальное положение, а потому забрался на верхнюю койку, сбросив оттуда пожитки Ласточки. Остался только матерчатый мешочек с загадочным содержимым. Судя по тому, что он знал об этой девушке, в нем никак не могла быть простая веревка. Пирс взялся за дело, и через несколько минут его взгляду представились две толстые медно-рыжие косы.
Он уставился на них, не веря своим глазам. До сих пор он не задавался вопросом, что стало с роскошными волосами Ласточки, теперь же понял, что маленькая лгунья пошла на то, чтобы своими руками их отрезать. И все это ради старого болвана, сеявшего на своем пути только несчастья.
Пирс брезгливо сбросил косы на пол и улегся, заложив руки за голову. На него тотчас обрушились постыдные воспоминания о недавних мечтах, о неизбывной тоске, о тревоге за свою «изящную леди». Скрипнув зубами, он взялся за голову и сильно сжал, приказывая воспоминаниям уйти.
И вдруг его мысленному взору явилась миссис Гейбл с ее обвиняющим перстом и словами: «Жорж беременна!»
Беременна, Боже милостивый! Пирс вскочил… и так ударился головой об потолок, что почти без сознания рухнул на койку.
Прошло довольно много времени. Пирс лежал молча, терпеливо ожидая пробуждения Ласточки и время от времени растирая здоровенную шишку на голове. Мало-помалу гнев его сменился холодной неприязнью, и когда он принял наконец решение, как поступить дальше, то знал, что ничто на свете, никакая новая ложь, никакие мольбы не заставят его это решение изменить.
Снизу раздался стон, потом шорох.
Пирс повернулся на бок, приподнялся на локте и приготовился к первому за последнее время поединку, из которого он намеревался выйти победителем.
Ласточка неуклюже выбралась из постели, но когда выпрямилась, ноги у нее подкосились, и она должна была ухватиться за подпорку верхней койки, чтобы не упасть.
— Что мне дала эта женщина?.. — пробормотала она, не замечая, что за ней наблюдают.
Какое-то время она просто стояла, пошатываясь и медленно поводя взглядом из стороны в сторону, потом издала испуганный возглас, рухнула на колени и схватила с пола длинную полосу материи. С неожиданным проворством она снова оказалась на ногах и бросилась к двери. Пирс с любопытством следил за тем, как она поспешно заложила щеколду и привалилась к двери лбом, часто дыша. Это позволило ему в подробностях рассмотреть ее сзади, на этот раз не чувствуя ни малейших угрызений совести.
Шея Ласточки была грациозной и нежной. Гладкая кожа спины поражала белизной, талия тонкостью, а ягодицы круглились на редкость соблазнительно. Пирс оглядел стройные ноги и задался вопросом, как ей удалось замаскироваться под угловатого подростка.
Он поймал себя на том, что его холодная решимость слабеет, и встряхнулся. Ласточка знала толк в маскараде, потому что годами только этим и занималась. Все кругом принимали ее за парнишку, и он оказался ничуть не умнее других. Просто он был последним, кого она одурачила.
Ласточка тем временем оттолкнулась от двери и не слишком грациозно повернулась. Пирс думал, что сразу будет замечен, но она даже не посмотрела на верхнюю койку. Вместо этого она принялась тщательно расправлять полосу материи.
Пока она этим занималась, Пирс получил возможность разглядеть ее спереди. Он вынужден был признать, что с этого ракурса она выглядит еще более соблазнительно, в особенности груди, полные и совершенные по форме, с припухшими вершинками и хорошо заметными сосками. Это были груди скорее женские, чем девические, в них определенно не было ничего застенчивого, ничего скромного. Неудивительно, что он не мог ее забыть! Просто безобразие, что провидение наделило так щедро такое низкое и лживое создание!
Ласточка наложила полосу материи на грудь и принялась с привычной быстротой обматывать ее вокруг тела, пропуская под мышками. Самый кончик она закрепила над правой грудью. До Пирса не сразу дошло, что она затягивается, скрывая фигуру. Очевидно, она думала, что тайна до сих пор остается тайной.
— На твоем месте я бы не трудился, — заметил он.
Медно-карие глаза обратились к нему и расширились, раздался испуганный крик. С минуту взгляд девушки лихорадочно метался от Пирса к своему полунагому телу, потом она рыбкой нырнула на нижнюю койку и исчезла из виду.
Слушая шорох поспешно надвигаемых одеял, Пирс негромко и насмешливо засмеялся, махнув рукой на предписанное джентльмену благородство. Когда он свесился через край и заглянул на нижнюю койку, там был сверток из всего, что составляло на «Великой герцогине» постель пассажира. Пирс снова засмеялся. До сих пор он думал, что только страус прячет голову и верит, что все сразу образуется.
Он спустился на пол и присел на край нижней койки. Сверток из простыней и одеяла рывком передвинулся к стене.
Смакуя каждую секунду происходящего, Пирс достал из кармана тонкую сигару и спичку, аккуратно чиркнул фосфорной головкой о подпорку верхней койки и закурил. Некоторое время он попыхивал сигарой, заложив ногу на ногу, чувствуя себя зрителем в театре. Он на время забыл и обиду, и гнев, просто ждал того момента, когда Ласточка вынуждена будет покинуть свое нелепое укрытие.
Пока он ждал ее пробуждения, самой искушающей мыслью было просто придушить ее во сне и тем самым отплатить за все. Подумать только, и она еще называла его шулером! Его «прекрасная южанка», хрупкий изящный цветок, была подделкой. Бриллиант чистой воды оказался стекляшкой. Самонадеянная, болтливая, лживая девчонка!
Только мысль о ребенке не позволила приблизиться и сомкнуть пальцы на белом горле, только мысль о растущей внутри ее новой жизни… и, быть может, память о совершенном существе, которое однажды явилось ему, чтобы отдать себя безраздельно, с любовью. Кто знал, не забылась ли она на один-единственный вечер, не поверила ли в свою собственную игру?
Вот и теперь эта мысль некстати посетила его, и пришлось раздуть в себе неприязнь.