Читать интересную книгу Джентльмены - Клас Эстергрен

Поп-музыка не пользовалась уважением Генри. Он был джазовым пианистом и в те времена, подобно прочим испуганным и едва ли не отчаявшимся собратьям, сидел в подполье, прислушиваясь к звукам авангарда. Посетителей в джазовых клубах становилось все меньше, и Генри все отчетливее сознавал, что не соответствует духу времени. Генри Морган был уничтожен, он был наименее современным из современников. Его сверстники то и дело захаживали на Карнаби-стрит, чтобы прикупить попсовых шмоток, он же неизменно являлся в твидовом пиджаке — да, в Лондоне он купил новый, — пуловере и галстуке. Офисные девушки уговаривали его изменить стиль — нельзя же вечно ходить в таком виде, — но их усилия оставались бесплодными.

Генри был счастливым аутсайдером. Благодаря стараниям Колина Уилсона аутсайдер стал модным типом в среде интеллектуалов и джазменов, но аутсайдер не мог быть счастлив. Это был тип мыслителя, выпадавшего из общей картины, отверженного, отстраненного, а в худшем случае погруженного в себя до полного растворения, исчезновения, как прежний пианист «Беар Куортет». Тот был настоящим аутсайдером.

Но смысл европейской одиссеи был не в поиске, не в погоне за истиной и квинтэссенцией существования, как сказал бы глубокомысленный Сартр. Генри ничего не искал, он убегал. Однако и это бегство подошло к концу: в Лондоне Генри почти забыл, что он дезертир и навеки несчастный любовник Мод. Он научился жить, в нем проснулось жгучее любопытство, гнавшее вперед: Генри хотел увидеть еще больше, он хотел насмотреться вдоволь. Он жаждал видеть, слышать, обонять, ощущать, переваривая все, что попадется на пути, потому встречные и видели в нем необычайно храброго молодого человека, которому не хватало лишь подходящих условий, чтобы проявить героизм. Это был обман: Генри был лишь Свеном Дувой с неугасимой жаждой жизни.

Генри слушал немало джаза, но не чурался и мюзик-холлов. Там царила блаженная смесь старых песен военной эпохи и современных куплетов с наглыми, смешными и нелепыми текстами. Генри попал под обаяние высокого худого обладателя фальцета, похожего на трансвестита. Его звали Тайни Тим, он играл на укулеле в одном из любимых клубов Генри. Наш герой тоже стал писать песни, пристраиваясь у любого фортепиано и продавая свои творения за пинту «Гиннесса».

Генри утверждал — и словам его нельзя найти ни подтверждения, ни опровержения, — что оригинал песни «Mrs Brown You Got a Lovely Daughter», которую исполнял Герман Гермитс, был подписан именем «Генри Морган». Он якобы сидел в конторе «Смит и Гамильтон» и глазел на очень симпатичную секретаршу, поддразнивая ее за то, что у нее на столе стояла фотография «Битлз». Девушка поддразнивала его в ответ, называя «старикашкой». Была она родом с севера, носила фамилию О’Кин. Ее Генри и имел в виду, написав «Miss O’Keen You Are a Naughty Daughter»[40] на ту мелодию, которую впоследствии стащил у него Герман Гермитс. Генри произвел фурор на вечеринке в фирме, исполнив песню, а потом отправил ее в фирму грамзаписи, где ему выплатили пятьдесят фунтов, сказав, что время для такой песенки пока не подходящее.

Спустя несколько лет песенка зазвучала, сильно переработанная, но Генри уже скрылся. Да ему и не хотелось бороться за свои права. Он был великодушной натурой. К тому же в Англии о нем неплохо позаботились.

Лучше всех о нем позаботилась Лана Хайботтом. Генри не пользовался особым успехом у молоденьких девушек в фирме «Смитс и Гамильтон», ибо все они бредили «Битлз». У парня, не похожего ни на одного из «Битлз», не было шансов.

С Ланой Хайботтом все обстояло иначе: она была зрелой, даже перезрелой женщиной. Она и по сей день отправляет Генри-клерку рождественские открытки с изображением себя и сыновей, типичных бледных английских отроков. Фотографии не объясняют восторга, который вызывала Лана у Генри. Он утверждал, что она просто нефотогенична. И вообще, ее достоинства не лежали на поверхности, а это куда важнее всяких мелочей.

В фирме Лану Хайботтом считали утомительной особой. Она была почти так же болтлива, как Генри, сорокалетняя вдова мотоциклиста, любителя погонять на большой скорости. Жила Лана в Паддингтоне с престарелой матерью, которая переехала туда из Ливерпуля, — это был единственный факт биографии Ланы, которым она могла похвастаться перед офисными девушками. «Лиддипуууль…» — повторяли они, восторженно сверкая глазками.

Когда работы было много, в офисе после окончания рабочего дня всегда безропотно оставалась именно Лана. И, поскольку Генри считался новичком в команде, как-то раз его тоже оставили — для инвентаризации архива и прочих рутинных дел.

Не успел Генри взяться за папки в архиве, как следом за ним в комнату вошла Лана и поцеловала его прямо в губы, вырывая у него папки, а затем схватила за руки и принялась водить ими по своему пухлому телу, протискивая бедро между ног Генри.

Генри, не особо придерживавшийся этикета в подобных ситуациях, все же счел архив не самым романтическим местом в мире. Пахло архивной пылью, каучуком, чернилами, промокательной и копировальной бумагой, и, когда Лана запустила пальцы в волосы Генри, покусывая его за ухо, он попытался ее остановить.

— Нет, Лана, — бормотал он в промежутках между страстными поцелуями. — Не здесь, мы… не можем… здесь…

— Можем… можем… — выдыхала Лана. — Во всем здании никого нет… — Она прижала молодого шведа к сейфу, который загрохотал, словно гром.

Лана Хайботтом страстно оплела Генри руками, в то же время умело, словно актриса, развязывая его галстук, чтобы прижаться губами к шее, и Генри пропал — теперь он уже не мог затормозить, не хотел тормозить. У него не было женщины бог знает сколько времени, а Лана знала нужные приемы. Она была, мягко говоря, страстной дамой, а Генри не чурался греха, и все, что должно было произойти, произошло.

— О-о-о, Генри… — стонала Лана. — You're my bull, my miner… — выдыхала она прямо между страниц отчета за пятьдесят седьмой год.

Лана считала, что Генри похож на Тома Джонса, «Быка», шахтера из Уэльса. Генри это льстило.

Наступило недолгое счастье Генри-клерка. Лана приходила к нему пару раз в неделю, Генри ее обращение нравилось, и даже наскучившее сравнение с Томом Джонсом казалось терпимым. Лана набрасывалась на него, как изголодавшаяся амазонка, потом уходила домой к своим бледным отпрыскам и пожилой матери из Ливерпуля, а Генри долго лежал и курил, чтобы затем отправиться в паб и выпить, наслаждаясь своим одиночеством.

Именно тогда, на исходе шестьдесят четвертого, в пору расцвета молодежной поп-культуры Генри начал работу над своим главным произведением «Европа. Фрагменты воспоминаний». Он еще не знал, что произведение будет называться именно так, не знал до самого возвращения домой в конце шестидесятых. Но его захватила идея большого, связного произведения, описывающего его европейский путь, и эта идея стала для Генри чем-то вроде друга, надежного попутчика.

Как уже было сказано, счастье Генри-клерка оказалось недолгим. История с Ланой Хайботтом со временем перестала вписываться в рамки: Лана не умела справляться со своей страстью. Она не могла понять, что всему свое место и время. Отношения с Генри захватили ее без остатка. Целыми днями молодой швед расхаживал по конторе, насвистывая мелодии шлягеров, как ни в чем не бывало, а Лана бросала долгие, тоскливые, влажные взгляды вслед своему резвому любовнику, своему Тому Джонсу. Будь ее воля, она проглотила бы своего шахтера с потрохами.

Теперь всякий раз, когда Генри приближался к конторе, у него схватывало живот. Обслуживая Лану Хайботтом дома, он чувствовал себя прекрасно. Но на работе начинались неловкости. Генри волновало общественное мнение, он всегда старался держаться в рамках приличий. Если бы в фирме «Смит и Гамильтон» заговорили о том, что он периодически налаживает Лану Хайботтом, он стал бы посмешищем.

Короткое счастье закончилось ужасом. Получив, как обычно, очередную порцию удовольствия в пансионате миссис Долан, Лана Хайботтом спускалась по лестнице, блаженно щебеча и хихикая. Голый и обескураженный Генри курил в постели. Час был не поздний, Лана уходила довольно рано, ведь дома в Паддингтоне ее ждали сыновья и мать.

Генри оделся и спустился в паб. Здесь его знали, иногда он играл вещицу-другую на старом пианино, если место было свободно. За это его угощали пивом. Тем вечером он стал наигрывать джазовые вариации на тему «A Hard Day's Night». Другого публика и слышать не желала.

Вариации Генри нравились всем, кроме здоровяка со шрамами: казалось, этот тип какое-то время пролежал под колесами автобуса. Шишковатый лоб, разбитые брови, а нос и вовсе куда-то исчез. Волосатые кулаки едва ли не волочились по полу, и вся физиономия напоминала школьный плакат о зарождении человечества.