— Ты… кто?
— Потом разберемся. Вставай.
Перевернувшись, Преловский встал на корточки.
— Вставай. Уходить надо.
С трудом он поднялся и только тут разглядел стоявшего перед ним человека. Встрепанный, небритый, все на нем мокрое, комканное — шапка, телогрейка, ватные брюки, лохмотья маскхалата, — и только автомат, немецкий «шмайсер», новенький, необтертый, блестит вороненым стволом, затворной коробкой. И еще глаза увидел Преловский. Было в этих глазах, в складках лица, в усах вроде бы даже знакомое что-то, будто давным-давно встречались они и так же вот, в упор, смотрели друг на друга.
— Пошли, дыши чаще, не давай сердцу захлебнуться.
Обнявшись, они затрусили по лесу, и человек все говорил, редко выталкивая слова:
— Гляжу… ведет… Ну, гад!.. Выцелил… А ты бежать…
— Ты… кто? — так же о передыхами спросил Преловский.
— Разведчик.
— Я… где-то видел…
— И я узнал.
— Узнал?
Преловский снова рухнул на землю: колотье в груди стало невыносимым. Казалось, вот сейчас, сию минуту, грудь разорвется и все, что есть внутри, вырвется.
— Узнал. Ты дыши, дыши, не говори пока. Приезжали передачу передавать, немцев агитировать. Гранатами надо агитировать, вот что скажу, словом разве проймешь?
— Пронимает… иногда, — выдохнул Преловский.
— Ты молчи, дыши знай… Там-то не узнал. Одно только: раз немец под автоматом ведет, значит, свой. А когда догнал, мать честная!..
— Расстреливать… вел…
— Да уж ясно, не на обед в столовую. — И засмеялся, закашлялся простуженно. — Ты отдыхивайся, набирайся сил-то. Самое-то впереди.
— Вдвоем не страшно.
— Один пойдешь.
— А ты? — В него снова вползал страх, будто холод, снизу, с ног.
— У меня дело. Ты вот, нако вот. — Изогнулся, скинул вещмешок, порылся в нем, достал банку консервов и сухой искрошенный ломоть хлеба. Ударами ножа вскрыл банку, протянул Преловскому.
Голод пришел как-то странно, вдруг. То и не вспоминалось о еде вовсе, а то аж живот вскинулся к горлу. Преловский кромсал ножом упругую мясную тушенку, почти не жуя, глотал куски. И спохватился:
— А ты?
— Мне с пустым брюхом сподручнее. Ты вот что. — Он снова сунул руку в вещмешок, вынул истертую планшетку. — Возьмешь, доставишь. Кровь из носа, умри, а доставь. Тут, на карте, все указано. Скажешь: группа лейтенанта Симакова задание не выполнила. Хотя вот что: если услышишь взрыв…
— Какой взрыв?
— Поймешь, ни с чем не спутаешь. Если услышишь, значит, выполнено.
Преловский смотрел на него почти со страхом: чего хочет этот человек с такими большими, почти безумными глазами? Какие могут быть задания — в одиночку? Вернется — кто осудит? Даже и наградят: командира спас, политрука, его, Преловского. На коленях будет стоять перед начальником политотдела армии, а выпросит награду.
— Как тебя зовут?
— Иваном. А что?
— Как что? А фамилия?
— Ну, Козлов. Обыкновенная фамилия.
— Нам надо вместе. Как я один через фронт?
— Перейдешь. Главное — держись. Ракета засветит — гляди, замечай, погаснет — вперед. Чуть что — затаись, умри. Немец пройдет — не дыши, хоть на голову наступит.
— А ты куда? — почти жалобно выговорил Преловский.
— А я туда, — махнул он рукой на восток. — Я им зар-разам!..
Преловский протянул ему банку и недоеденный хлеб.
— Тебе тоже нужно.
Тот взял, ковырнул два раза ножом упругую, как резина, массу и вернул банку.
— В горло не лезет.
Помолчали. Один перекладывал в вещмешке бутылки, завернутые в мокрые запасные портянки, другой через силу выскребал банку — ему теперь тоже в горло не лезло, хоть брюхо и требовало — давай. Оба напряженно слушали, не начнется ли стрельба в той стороне, откуда они бежали, а значит, и погоня. Но было тихо: автоматную очередь немцы, похоже, приняли за свою — расстреливать же вел, — а невернувшегося солдата еще не хватились. Или же лес глушил звуки. Ветер однотонно шумел в ветвях, холодный, временами сеющий то дождем, то снежной крупой. За лесом, полого спускавшимся по склону, расстилалось хмарное пространство, дальше темнели горы, низкие тучи цеплялись за вершины, и казалось, что там, в лесных гривах, занимаются пожары.
— Пора. А то дождемся, — сказал Иван и встал, помог политруку подняться. — Пора тебе, иди.
— А ты?
— Я погожу.
Решив, что разведчик собирается, спасая его, отвлечь преследователей, Преловский запротестовал:
— Вместе. Только вместе. Опасно задерживаться.
— Ничо, мы таковские, — усмехнулся Иван.
— Что?!
— Иди, иди, не задерживайся. У меня свое дело.
Долго стоял он, прислонившись плечом к кривому изломанному ветрами стволу горного дубка, смотрел, как мелькает, удаляется темное пятно. Уходил политрук быстро, сноровисто, припадая к камням и деревьям, не выпячиваясь в прогалины. Это Ивана успокоило, и он, как только потерял политрука из виду, закинул вещмешок за спину, подергал автомат — надежно ли? — и зашагал в другую сторону. Он торопился: до темноты надо было успеть выйти в намеченное место и затаиться там.
Место это было возле дороги, где она, круто поворачивая, взбиралась на склон. Уже в сумерках Иван нашел куст погуще и залег. Тепло, накопленное при ходьбе, быстро выходило, и он все шевелил пальцами, чтобы не прозевать момент, когда они начнут неметь. Тогда, хочешь не хочешь, придется вставать и что-то делать, чтобы разогреться, потому что с онемевшими руками все равно, как без рук. Но потом он почему-то сам собою согрелся, даже и жарко стало. В груди с каждым вздохом булькало. Он понимал, что простужен донельзя, но не очень тревожился: до утра сил хватит, а там… все пройдет. Одно пугало: вдруг этой ночью машин не будет? До следующей ночи уж не дождаться.
Машины загудели лишь под утро, когда на фоне светлеющего неба уже можно было разглядеть, что там, в кузовах. Машины надсадно выли на подъеме, явно тяжело груженные, но в кузовах просматривались фигуры солдат — по двое в каждом кузове. Иван рассудил так: солдаты для разгрузки — значит, будут еще машины.
Другая колонна загудела вскоре, тоже тяжело груженная, но без солдат: сопровождавшие сидели в кабинах. Дождавшись, когда последняя машина поравнялась с ним, Иван выскользнул из-за куста, метнулся к машине, уцепился за задний борт и, подтянувшись, перевалился в кузов. Ударился боком об острый угол, ощупал толстые планки снарядных ящиков и, удовлетворенный, повалился на них.
Он лежал под брезентом, держа в одной руке гранату, в другой — бутылку с горючей смесью. Думал: если машина остановится у ворот и часовой полезет в кузов, сразу ударит бутылкой об угол и сунет гранату поглубже между ящиками. И будь, что будет.