Упоенное настроение улетучилось полностью, осталась только противная мысль: как дойти до машины – и ногам больно, и колготки жалко.
– Постой тут, я сейчас! – сказал Марат и бросился на стоянку. Вскоре он вернулся с парой толстых резиновых шлепанцев, в которых мы шкандыбали по берегу Мертвого моря. Ну что ж, лучше, чем ничего, пожалуй, даже идеально в сложившихся обстоятельствах. Во всем этом мне виделось что-то символическое. На высоких каблуках с Маратом в эмпирее, каблук ломается, но все не смертельно, шлепанцы под рукой. Котя… Это что же, я Коте отвела роль шлепанцев? Ах боже мой, пусть уж лучше все будет по-прежнему – приходящий раз в неделю Юра и спокойное одиночество в другие дни. По крайней мере, до сих пор меня такая жизнь устраивала.
Иными словами, если вспомнить опять Цветаеву, то «ох вдоль пахот» мне куда ближе, чем «ах с эмпиреев».
– Девочка моя, ты расстроилась из-за туфель?
– Да нет, просто протрезвела. И спустилась с небес на землю. На земле оно как-то привычнее, и каблуки не ломаются.
Когда мы приехали домой, там тоже бушевали страсти. Дашка ссорилась с мужем. Уж не знаю, чем провинился Даня, но от него только пух и перья летели, разумеется в переносном смысле.
– Молодежь, что тут у вас? – спросил Марат.
Дашка с рыданиями бросилась ему на шею.
– Данила, в чем дело? – тихо спросила я зятя. Он был сильно пьян, я никогда его таким не видела.
– Ваша дочь… ваша дочь… – дрожащими от злости губами заговорил он.
– Мама, не смей с ним разговаривать! Если бы ты знала…
– А я и так знаю, я вам как по книжке все сейчас расскажу.
Все трое удивленно уставились на меня.
– Даня приревновал Дашу, был ли повод, не знаю, но приревновал. Они начали ссориться, слово за слово, и Даня, как нормальный зять, во всем обвинил тещу, хотя вообще-то он к ней неплохо относится. Он заявил, что чего можно ждать от дочери, если у нее такая… ну, скажем, легкомысленная мать. Верно?
Дашка и Марат вылупили на меня глаза, а Даня покраснел как маков цвет.
– Кира Кирилловна, да я…
– Ты, Даня, на днях сказал, что, глядя на меня, радуешься, что женился на Дашке. Только имей в виду, Дашка – может, матери и не стоило бы так говорить – очень красивая женщина, и если ты будешь ревновать ее к каждой паре брюк, то очень скоро можешь ее потерять. Что касается меня, то я, вероятно, не самая добродетельная теща, и, кстати, не сомневаюсь, что дражайшая Генриетта Борисовна, ах, пардон, Етта, тебя на сей счет предупреждала. Кроме того, задевать сейчас, в такой непростой ситуации, какая у нас сложилась, Дашкины дочерние чувства, по меньшей мере глупо, впрочем, все мужчины толстокожие и недалекие существа в том, что касается женских чувств! И ты, Дарья, тоже дура, нечего рыдать, надо в таких случаях просто дать сдачи! – Меня уже несло по кочкам. Марат совершенно ошалел. – Данила, ты не думай, что я на тебя обиделась, да ни капельки, для женщины моего возраста это комплимент, учти на будущее! Дашка, как он меня называл?
Блядью, шлюхой, потаскухой? Как бы ни назвал – все верно, верно!
– Кира! – вскричал Марат.
– Да, я потаскуха, да, ну и что? А кто в этом виноват? Ты, и только ты!
– Боже мой, мама, да ты же пьяная!
– Да, пьяная, да, потаскуха! Кому какое дело до моей добродетели? Мне сорок семь, дочь замужем, могу делать что хочу, захочу спать со всеми подряд и буду!
И никто мне не указ! Я сама себе хозяйка! А чего это у вас у всех такие постные рожи? Это что, общественное презрение? А я плевать хотела, понятно?
– Папа! Что это? Я никогда ее такой не видела!
– Папа! Папа! Что он понимает в жизни, твой папа!
А в любви? Да ни хрена! Он вообще, если хочешь знать…
– Ну хватит! Кира, идем! Даша, возьми мой пиджак и принеси ее халат!
С этими словами он потащил меня в ванную.
– Дурак, пусти меня! – вопила я.
– Тихо, что ты так развоевалась? Ну успокойся, приди в себя, умой-ка лицо холодной водой, сразу станет лете. Погоди, давай сперва снимем платье, вот так, молодец; а теперь умоемся…
– Нет, пусти меня, не хочу, не желаю!
– Чего ты не желаешь, дуреха моя? – очень ласково произнес Марат, открыл воду и, когда я хотела вырваться из его рук, решительно сунул мою голову под кран. Я взвыла. Но он крепко держал меня, а я рыдала, икала, захлебывалась водой и слезами, изнемогая от жалости к себе. Но мало-помалу холодная вода сделала свое дело, и я затихла. – Вот и умница, вот и молодец. – Марат накинул мне на голову полотенце и закрыл кран. – Боже мой, на кого ты похожа, посмотри!
Я глянула в зеркало – по щекам текли черные ручьи, под глазами было черно, помада размазалась вокруг рта, словом, чучело чучелом, и от ужаса я снова зарыдала, но уже тихо.
– Дурочка, совсем как маленькая. А я и не заметил, когда ты успела так надраться! Ну не беда, давай умойся сама тепленькой водичкой, смой эту гадость, ну вот, хорошо, совсем другое дело. Вот, опять моя девочка красивая, даже еще красивее без этой краски.
Он вытирал мне волосы, гладил меня, и я постепенно успокоилась.
Когда мы вышли из ванной, дети с перепуганными лицами, забыв о своих ссорах, сидели на кухне. Дашка вскочила.
– Мамуля, садись!
– Кира Кирилловна, простите меня.
– Да ладно, все мы хороши… вы тоже меня простите, я, кажется, перепила немножко…
– Немножко! – хмыкнула Даша.
– Вот была бы у вас кошка, ничего бы этого не было! – заявила я.
И все с облегчением расхохотались.
В пятницу все было тихо и мирно. В субботу тоже.
Настал наш последний вечер. Мы с Дашей расстарались, приготовили роскошный ужин и сидели довольно долго.
Марат был в ударе, разливался соловьем, рассказывая, как мы с ним поженимся и уедем куда-нибудь к морю, как будем навещать ребят в Тель-Авиве, как они будут приезжать к нам. Дашка сияла, глаза у нее горели. Даня слушал не без интереса, а я сидела молча и уже не могла включиться в эту игру. Я знала, что это конец. Потом ребята деликатно куда-то смотались, оставив нас вдвоем.
– Любимая, пойдем, наше ложе ждет нас!
Мы за это время вполне освоили коварный диван.
А у меня не было сил встать. Ведь пойти сейчас к нему – значит, начать последнюю, теперь уже самую последнюю ночь.
– Нет, давай еще немножко посидим тут.
Я все смотрела на него и не могла наглядеться. Как я любила это немолодое лицо, эти дивные глаза. Он осунулся за последние дни – еще бы, такие любовные подвиги ему уже явно не по возрасту. Ну что ж, еще одна ночь, и он будет отдыхать от этих трудов уже всю оставшуюся жизнь.
– Кира, милая, идем!
– Иди, я сейчас приду.
Он ушел, и слышно было, как он торопливо раскладывает диван. А я все сидела в полном изнеможении.