становилось понятным.
Чертова заря — красная, безжалостная и неугасающая. Ее лучи тянулись через весь зал к цесаревичу, открыто показывали знак предателей и бунтовщиков.
Темп ускорился, танцовщица взмахнула веерами, затем гордо вскинула подбородок. Думаю, она интуитивно чувствовала изменившееся в зале настроение, впитывала людской шок как губка. Испуганные вздохи, и шепотки пчелами разлетелись вдоль кресел, ударились в стены, вознеслись под потолок. Если рыжеволосая девчонка и дрогнула, то почти сразу справилась с постигшим волнением. В отличие от нас.
Находясь на расстоянии от его императорского высочества и многочисленных представителей знати, она смело сделала шаг, затем второй. Как будто не боялась, что сегодняшнее выступление станет для нее последним. Проигнорировала изумление зала, когда подбросила горящий веер, чтобы после подхватить в полете и описать круг.
Изящная, как фарфоровая статуэтка, рыжеволосая балерина дерзко плюнула в лицо страху.
А заодно и всей империи.
— Влад, — прошипел Алексей, и я содрогнулась от ужаса.
— Я разберусь.
Мне почудилось, будто в голосе Ящинского проскользнула неприкрытая ярость. Обернувшись, я выхватила взором его широкую спину: он тенью двигался между рядами.
Я не сомневалась, что девчонку ждали крупные неприятности.
Глава 25. Влад
Я вышел за три минуты до антракта, предварительно кивнув двум офицерам, чтобы охраняли цесаревича и его спутницу.
По спутанным и спешным бормотаниям сотрудницы театра я понял, что надо спуститься по главной лестнице, затем нырнуть в незаметную нишу. Коридоры оттуда вели прямо к гримерным, подсобным помещениям, мастерским и закулисью. Сама работница мяла в руках платок, поясняя кратчайший путь к сцене.
Туда, где отплясывала последние минуты своей жизни дерзкая балерина в кроваво-красном платье.
— Ваше превосходительство!
Капитан Сайманов склонил голову, взгляд черных глаз метнулся от меня к побелевшей даме. Она невольно покосилась на мундир, затем вздохнула. А рядом замаячил невысокий бурят, чьи глаза ярко горели. Юный менталист уже потянулся нитями магии к сознанию несчастной, когда негромко цыкнул.
— Простите, ваше высокоблагородие! — дернулся ефрейтор испуганно, поняв, какую ошибку чуть не совершил.
Без приказа применил магию к гражданскому лицу. Дурень малолетний.
— Ты что, щегла узкоглазая, под трибунал захотел?! — услышал я рычание Сайманова.
— Да я…
— Успокоились, — резко бросил я и кивнул даме. — Гостями займитесь, остальные жандармы присмотрят за порядком.
— К-к-конечно, — пискнула женщина.
В ее блекло-голубых глазах загорелся вопрос, но погас, стоило мне нахмуриться. Сжав губы в тонкую линию, она поправила форменный пиджак, после чего исчезла в дверях. Приготовилась к антракту, чтобы вовремя выпустить всех из зала.
— Елизар, Жаргал, идете рядом и молчите. Разговаривать буду я.
Ефрейтор Шоноев опустил голову, а вот капитан Сайманов, наоборот, расправил широкие плечи и кивнул. Темная прядь упала ему на лоб, но пальцы даже не дрогнули. Бедняга так и стоял по стойке смирно, пока я не сдвинулся с места.
Внутри меня буквально распирало от ярости. И вряд ли выражение лица излучало дружелюбие.
Мимо памятника Максима Горького я проскочил без остановки, даже не обернулся на ойкнувшего Шоноева. Для него, как и многих приезжих ребят, отделка театра казалась чем-то прекрасным. Кусочек эстетики, ради которого люди со всей страны и зарубежья стекались в наши края. От Мариинского до Большого театра в Москве тянулась слава памятников культуры, ею пропитался каждый клочок земли в Российской империи.
Меня такие вещи впечатляли мало. Насмотрелся за все детство, а от подобных мест всегда веяло затхлостью давно прогнившей системы. Сколько ни пыталась императрица Анастасия привить во мне любовь к возвышенному, так ничего у нее не вышло.
«Плебейская кровь», — цыкала она недовольно, когда я воротил нос от очередного посещения какого-нибудь спектакля. Потом, правда, императрица клала ладонь мне на макушку и зарывалась пальцами в пряди.
Эта мимолетная ласка была единственным проявлением чувств моей так называемой прабабки. Обычно следом летела фраза, которую я навечно спрятал в глубинах памяти и вспоминал только в самые редкие моменты: «Совсем непохож на папеньку, все больше от моего деда взял». А затем бросала взор на портрет Александра III.
Я стряхнул невесомую сеть воспоминаний, торопливо шагая в полумраке коридора. Мелькали таблички с пометками на дверях, попадались даже именные. Несколько раз я слышал, как Жаргал что-то спрашивал насчет актеров, чье имя значилось на двери. Елизар неохотно бурчал в ответ, что с глупыми мыслями в корпусе жандармов делать нечего.
Почти не прислушиваясь к болтовне подчиненных, я взглядом выискивал нужный проход. В голове крутились идеи, одна другой кровавей. В своих фантазиях я уже сжимал лебединую шейку танцовщицы в красном, смотрел в наполненные страхом глаза и тряс, тряс, тряс… разрезал тягучую атмосферу хрустом костей, наматывал на кулак рыжие кудри.
Она думала, я ее не узнаю? Или рассчитывала на другой эффект от своего выступления?
Маленькая лживая дрянь. Гадалка предсказала, как же. Часть меня все-таки мечтала ошибиться. Вдруг грациозная нимфа, ловко скользившая в танце с огненными веерами по сцене, совсем не Катя. Не юная дурочка, отравленная насквозь идеями краснозоринцев. Какая-то другая рыжая девка, безликая и незнакомая, которую и в застенки Петропавловской крепости отправить не жалко.
Сердце пропустило удар, затем второй. Что мне за дело до революционерки? Одной больше, одной меньше — все тише в стране.
— Ваше превосходительство? Командир?
Я остановился, слыша шум и смех за дверьми. Пальцы коснулись деревянной поверхности, затем скользнули по ледяному металлу ручки. Кто-то кричал, остальные бормотали, требовали тишины. Там, за сценой, бурлила жизнь, среди реквизита. Другой мир, где каждый имел право на самовыражение в стенах этого здания. Невольно прикрыв глаза, я на мгновение прислушался к звонкому смеху.
Ее смеху… Чистому и несдержанному, как бьющий ключом источник среди непроглядной тайги. В нем все дышало жизнью, солнечной энергией, которая разгоняла вечно свинцовые тучи над Петербургом. И бесконечный поток я собирался перерубить на корню.
— Выведите всех актеров, режиссера арестовать. После второго акта допросите каждого в отдельности, — холодно бросил я, чувствуя, как пламя гнева распространилось по телу.
Веселится она… Паршивка.
— Да, командир, — раздался неуверенный ответ за спиной.
Я толкнул двери и решительно вошел. На конторке из красного дерева от колебаний воздуха метнулись явочные листки со списками актеров предстоящих спектаклей. Проигнорировав их, я окинул взглядом притихших людей, метнулся от одного перекошенного лица к другому. Пока не нашел хрупкую. Фигурку в компании двух балерунов, которые за секунду до нашего появления вовсю развлекались и болтали.
Катя. Я не ошибся, а жаль.
— Вон, — процедил я,