Вот и я пишу не о волнах вообще, а о проблемах, с которыми мы сталкиваемся сейчас, и в этом смысле нынешний традиционализм в России не столько продолжение нашей отечественной истории, сколько подражание, заимствование. Не случайно многие сторонники «особого пути» ссылаются не на Уварова и не на Данилевского. Они ссылаются на Хантингтона, у них другой интеллектуальный багаж. Примерно так же и наши культурологи обращаются не к традиционному русскому понятию «сознание», а используют зарубежный аналог «менталитет».
Еще раз говорю: у нас с Алексеем Алексеевичем нет расхождений по сути проблемы. Речь идет, как мне представляется, лишь о нюансах…
Михаил Афанасьев: Противоречий нет, но Алексей Алексеевич предложил интересное развитие поднятой вами темы в историческом контексте. Надо обдумать то, что он сказал.
Эмиль Паин: Обдумать – это другое дело, я это очень даже приветствую.
Игорь Клямкин:
Есть циклическое чередование «обратных волн» в российской истории, о чем говорил Кара-Мурза, и есть индивидуальное своеобразие нынешней такой волны, на чем сосредоточил свое внимание Паин. Спор между ними идет, по-моему, не о позициях, а о способах мышления. Но такие споры к согласию обычно не ведут.
У меня все-таки просьба к Эмилю Паину не комментировать каждое выступление. Мы договаривались, что докладчики реагируют на критику коллег в заключительном слове. В противном случае не все присутствующие смогут выступить. Со своей стороны, заверяю Эмиля Абрамовича в том, что для завершения дискуссии предоставлю ему столько времени, сколько он запросит.
Слово – Наталье Евгеньевне Тихоновой.
Наталья Тихонова:
«На смену разрушающейся традиционной культуре приходит не культура модерна, а какой-то альтернативный им обеим, ранее не известный тип культуры»
Очень редко бывает так, чтобы, прочитав какой-то текст, я была бы согласна, как в данном случае, со всеми ключевыми идеями автора. Поэтому я тоже хочу поблагодарить Эмиля Абрамовича за очень хороший доклад, содержание которого я бы, в отличие от Алексея Алексеевича Кара-Мурзы, отнесла к области не столько политологии, сколько социальной философии. Я настолько согласна с докладчиком, что изначально даже не предполагала выступать. Но по ходу дискуссии поняла, что не все, что мне кажется очевидным, очевидно всем, и что, может быть, есть смысл некоторые вещи пообсуждать.
Во-первых, все-таки не все исторические откаты назад, не всякое обратное движение исторического маятника имеет одинаковую суть. Очень часто то, что внешне выглядит одинаково, скрывает под собой сущностно разные явления. Бывает откаты, которые связаны с политической сферой, но не затрагивают национальную культуру, и бывают откаты, которые означают перестройку всей общественной жизни, вплоть до изменения базовых социальных институтов. Это все-таки разные вещи и анализировать их надо по-разному, разными методами, с привлечением инструментов разных наук.
Второе, что мне хотелось бы сказать, – это то, что не надо отождествлять с этим маятниковым развитием общества наши идеологические споры. Такие споры могут вестись всегда, но до определенного момента прямого отношения к трансформации общества они не имеют. Скажем, долгие споры западников и славянофилов ни к каким радикальным изменениям национальной культуры не приводили.
Дискуссии о до сих пор еще идущей в России модернизации насчитывают уже лет 120–130. Они ведутся с тех пор, как в стране начали разворачиваться процессы индустриализации и урбанизации. Это сравнительно небольшой исторический период, и если бы у нас не было за это время революции и двух войн, то, может быть, мы успешно завершили бы модернизацию и за 80–100 лет, как некоторые страны Европы. То есть экономическая и технологическая модернизация не пошла бы у нас в разрыве с социальной, при которой формируются соответствующие институты, и с модернизацией социокультурной, в ходе которой формируются ценности и нормы модерна.
Так что я бы не драматизировала то, что происходит в последнее столетие в России. На мой взгляд, у нас совершенно нормально идущий процесс, вполне укладывающийся по временным срокам в те рамки, которые характеризовали этот же процесс у тех стран, которые теперь принято называть развитыми. Другой вопрос, и он как раз самый серьезный, что внешние условия, в которых этот процесс протекал и протекает, совершенно иные, чем были в свое время в Великобритании, Франции и даже в Германии, которая по отношению к этим странам характеризовалась уже догоняющей моделью развития.
Вот почему и в нынешней нашей ситуации – и это единственное, в чем, мне кажется, нельзя согласиться с докладчиком, – я вижу не просто очередной исторический откат. Понимаете, когда страны, первыми вступившие на путь модернизации и ныне успешно ее завершившие, проходили этап социокультурной модернизации и выработки институтов, в том числе и демократических, этому этапу адекватных, то у них не было конкурентной ситуации на международной арене, они были лидерами. Мы же вступаем в завершающий этап модернизации в условиях, когда в мире все поделено и идет жесткая конкурентная борьба. Нас с нашей даже успешной модернизацией никто не ждет, и это накладывает, естественно, свой отпечаток на протекание и перспективы самой этой модернизации. И не мы одни находимся в таком положении.
Безнадежность конкуренции со странами-лидерами и генерирует своего рода псевдовозврат к традиционализму. То есть то, что мы подчас принимаем за традиционализм, – это часто своего рода реакция на ситуацию, когда, приняв те правила игры, которые предлагаются в рамках культуры модерна, и отдельные люди, и страна в целом заведомо обречены на проигрыш. И люди поэтому не хотят принимать эти правила. Традиционная культура не просто разрушается – в нашей стране она уже разрушена, и на нее опираться уже невозможно. Но ей на смену – увы – не приходит культура модерна.
А что же приходит ей на смену? Подчас национализм – это бесспорно. Но это еще самый простой вариант, и он не охватывает большинства населения. Что-то более глобальное ей приходит на смену, какой-то альтернативный, ранее неизвестный тип культуры, возникающий в последние полвека именно в странах догоняющего развития. Если это приобретает четкий религиозный окрас, то это еще позволяет как-то идентифицировать эту культуру. Если же она не имеет религиозной окраски, то тогда совсем сложно с идентификацией ее базовых основ. Бесспорно ясно только одно – она внеидеологична, утилитарна и прагматична. Причем этот механизм псевдоотката к традиционализму работает прежде всего для определенных социальных групп (например, для молодежи) и даже для определенных стран и ареалов мира – словом, для всех, кому нет места в новом глобальном и целостном мире, ключевые роли в котором уже распределены. Вспомним в этой связи концепцию Кастельса.
Еще один момент, о котором мне хотелось бы сказать, – это мозаичность культуры развитых стран. Там есть группы населения, которые уже продвинулись дальше культуры модерна, продвинулись в «постмодерн», а также те, для кого она вполне адекватна. Но там есть и те, кто не находит себе места в этом мире и кто находит для себя психологическую нишу в апелляции к некоему традиционализму, традиционным ценностям, нормам и институтам. И не случайно мы видим в этих странах проблему мигрантов второго и третьего поколений, реакция на поведение которых тоже влечет за собой всплеск национализма.
Поэтому, хотя я и согласна с тем, что откаты или приливно-отливные волны применительно к странам возможны, но главное, как мне кажется, это то, что мир в целом вступил в какую-то новую фазу эволюции. Он уже завершил определенный этап развития, который можно назвать индустриальным или модерном. Я не хочу привязываться в этой связи к определенной теоретической концепции, но я согласна с тем, что этот рубеж был пройден в конце 1960-х – начале 1970-х годов. Фиксация этих временных рамок позволяет лучше понять, о чем мы говорим, потому что на это время приходятся и новые идеологические движения, и новая модель экономического развития, и глобальные перестройки во всех областях жизни общества. Мне кажется, что мы не нашли еще адекватных теоретических механизмов для анализа данного этапа и характерной для него культурной динамики.
Как можно оценить, учитывая этот глобальный контекст, будущее России? Думаю, что для пессимистических прогнозов серьезных оснований нет. Хотя бы потому, что не очень ясно, как будет складываться вектор культурной динамики в общемировом масштабе. И в таких условиях драматизировать то, что у нас происходит с демократией, и тем более делать далеко идущие выводы на основании того, что какие-то чиновники что-то не то и не так говорят, – это, мне кажется, все равно, что беспокоиться о залетевшем в дом комаре, когда начинается землетрясение.