Писатель подчеркивает, что на скамью подсудимых, кроме фашистских заправил, должны быть посажены люди, благодаря которым фашизм стал реальностью, люди, чьим детищем была нацистская партия. Раскрывая смысл показаний богатого кельнского банкира Шредера, Галан указывает на связь немецких миллионеров с реакционными кругами Запада. «Сквозь туман его слов, — пишет Галан, — мы хорошо видим, как над колыбелью нацистской Германии чутко склонились акулы не только немецкого капитала… Не случайно в последнюю минуту представитель английского обвинения решил не зачитывать показания Шредера…» Советского писателя интересует уже не судьба подсудимых — она ясна, — его глубоко тревожит тот факт, что некоторые агрессивно настроенные круги Америки и Европы вопреки воле своих народов занялись «регенерацией фашизма во всех его видах, со всеми его „атрибутами“».
В перерывах между судебными заседаниями Ярослав Галан с опасностью для жизни совершает поездки в осиные гнезда националистов, бывших власовцев. Он собирает там материал для новых памфлетов, рискуя каждую минуту получить вражескую пулю в спину.
Используя впечатления, полученные во время поездок в западные зоны оккупации Германии, Галан пишет рассказ «Миссис Маккарди теряет веру» — о тех, кто, прикрываясь маской благотворительности, оказывает прямую поддержку недобитым гитлеровским убийцам. Миссис Маккарди говорит о предателях: «Для меня… они прежде всего люди, люди, которые страдают. А притом не забудьте… что война уже кончилась». Ее «логика, — замечает Галан, — достойна ее этических принципов».
Через десять дней после напечатания очерка «Акушеры Третьей империи» Галан публикует статью «Гнездо разбойников», в которой разоблачает махинации марионеточного польского правительства, помогающего некоторым милитаристским организациям создавать резервную армию фашизма. «Нельзя равнодушно наблюдать положение…, — пишет Галан, — когда под вуалью лицемерной декларации о демократии согреваются и размножаются недобитые гитлеровские остатки…»
Галан опирается на огромный фактический материал, приводя цифры, свидетельства, рассказывая о собственных впечатлениях. Фактическая аргументация всегда предшествует выводам писателя. Характерна в этом отношении и корреспонденция «Сломать шлагбаумы». В Баден-Бадене, знаменитом европейском курорте, нашли себе прибежище представители самой черной французской реакции — лакеи Петеиа, сподвижники Лаваля, агенты гестапо, убийцы из эсэсовских отрядов. Администрация Баден-Бадена насчитывает «всего» тысячу триста офицеров, в том числе «только» восемьсот человек в чине полковника. Эти «гитлеровцы во французских мундирах сегодня открыто носят свои ордена, и ни одна рука в оккупационной зоне не поднимется, чтобы дать им крепкую пощечину». «Почему это происходит? — спрашивает писатель. — Может быть, легкомыслие? Может быть, это следствие недоразумения? Нет, только последовательность, последовательность заправил международной реакции». Народы требовали мира. Но, кроме разумных людей, предпочитающих переговоры «холодной войне», были и такие политики, которые, бряцая оружием, мечтали о создании новой армии для агрессии против лагеря мира и демократии…
Фашизм разбит, подчеркивает Галан, но он получил «возможность регенерации».
«А эту возможность он будет иметь до тех пор, пока… в Мюнхене и Гамбурге убийцы из банд Гиммлера будут жить на правах почетных воспитанников, а на улицах Баден-Бадена будут спесиво ходить типы с петеновскими орденами предательства.
Это предательство — непрерывное, вездесущее — сегодня загородилось от гнева многострадальных народов тысячами разноцветных шлагбаумов». «Сломать шлагбаумы!» — призывает писатель, привлечь к суду народов гитлеровских убийц и их покровителей.
Борис Полевой в своих дневниках о Нюрнбергском процессе рассказывает о примечательной и важной беседе с Галаном:
«Мы часто бродим с ним… по парку Фабера, обсуждая виденное, слышанное, и я всегда поражаюсь его дальновидности. Признаюсь, сначала фултоновское выступление Черчилля я воспринял как досадное, но не слишком важное событие: просто старый честолюбец, оказавшийся вне премьерского кресла, соскучившись по газетной шумихе, всегда бурлившей вокруг него, и решив напомнить о себе, выступил с речью, обильно сдобренной антисоветчиной.
— Вы ошибаетесь, — возразил Галан, когда я поделился с ним своими мыслями, — Черчилль отнюдь не экстравагантный старик, падкий на рекламу. После смерти Рузвельта — это виднейший лидер западного мира. Он все точно и заранее рассчитал — и университетскую трибуну в Америке, и время, когда напуганный своими неудачами в Восточной Европе Запад ищет себе лидера и сигналов к действию. Это выступление получило широкий резонанс. Протрубила труба магистра ордена империалистических крестоносцев. И все отряды черных рыцарей, явные и тайные, пришли в движение.
И он оказался прав, Ярослав Галан. Это мы увидели уже в Трибунале по поведению подсудимых. Познакомившись благодаря своим адвокатам с речью сэра Уинстона, они сразу воспрянули духом. То, на что надеялся в последние дни войны, сидя в своем бункере, Гитлер, то, о чем он мечтал перед тем, как пустить себе пулю в лоб, кажется теперь свершившимся: Черчилль скликает силы для похода на Советы, недавние союзники готовы передраться между собой. А когда собаки грызутся, кошка может спокойно влезть на забор и занять там безопасную позицию.
— Ну, а на процессе это не может отразиться? Как вы полагаете, будет он доведен до конца?
— Как вам сказать, — задумчиво ответил Галан, склонив большую лобастую голову. — Пока, как видите, еще не отразилось, а в дальнейшем… Кто знает? Вы заметили, как переменила тактику защита? Раньше она старалась скомпрометировать свидетелей обвинения, как это было с Паулюсом, опровергнуть показания, документы, а теперь старается тянуть, только тянуть, любыми средствами тянуть возможно дольше. Вот Штаммер, например, одолел суд просьбами продлить каникулы до трех недель. А этот вызов десятков свидетелей, живущих в разных странах, на котором настаивает адвокат Риббентропа!»
Уловки адвокатов не спасли подсудимых от заслуженного возмездия, но Галан остро почувствовал начало того, что вскоре все человечество назовет «холодной войной».
В 1946–1947 годах писатель работает над пьесой «Под золотым орлом». В одном из его писем говорится: «В 1946 году я решил вернуться к самому любимому мной роду творчества — к драматургии. Основанием для моей пьесы послужили материалы, собранные мной во время моего пребывания в Нюрнберге». Тема пьесы — судьба наших «перемещенцев» в западных зонах оккупации Германии. В дневниковой записи от 10 января 1948 года есть следующие слова о драме «Под золотым орлом»: «Это мой родной ребенок, часть моего „я“».
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});