На набережной, недалеко от входа в здание, его дважды останавливали:
— Есть сигареты.
— Интересуетесь швейцарскими часиками?
— Может быть, господину нужны бритвы?..
Явно галицийский акцент этих уличных торговцев, предлагавших из-под полы ходовые на «черном рынке» товары, не удивил Галана. Он даже с иронией спросил одного толстомордого парня:
— Вы оттуда? — и кивнул в сторону «университета».
— Да, студент, — нахально улыбнулся тот. — А в чем, собственно, дело?
— Мне к пану ректору…
Приняв Галана за «своего», парень стал разговорчивее:
— Второй этаж, направо, — и спросил: — Новенький?
— Хочу попытаться.
— Из лагерей?
— Вначале запросят характеристику. Так — и не думай! В этих лагерях красных до черта!.. А в общем — валяй попробуй!..
Парень отошел. Задний карман у него оттопыривал пистолет…
«Занятная публика, — подумал Галан. — А, собственно, чего я ждал? Мне же говорили — это такой же университет, как Бандера — великий демократ. Собрали всех подонков, шпионов, диверсантов… Переучивают…» Что ж! Он собрал волю в кулак. «Раз пришел — входи», — приказал он себе.
В подъезде дорогу ему преградил сторож с выправкой бывалого боевика.
— Куда?
— К начальству.
— Кто такой?
Галан протянул пропуск, выпрошенный на денек у знакомого американского корреспондента. Втайне он сомневался, что слово «пресса» ему поможет, но магический титр «Соединенные Штаты Америки» возымел немедленное действие.
— С этого бы и начинал. Входи!..
В вестибюле он увидел ту же картину, что и на набережной: он снова попал на «черный рынок»: «студенты» беззастенчиво «делали бизнес».
На втором этаже, у дверей с табличкой «Ректор» было тише. Галан увидел на стене огромный разграфленный лист бумаги. «Расписание», — решил он.
Писатель не ошибся. Против каждого предмета стояли фамилии преподавателей. И здесь Галан охнул: вот они, старые знакомые! Список украшали имена многих негодяев, или знакомых по Львову, или известных как близкие люди Бандеры, Мельника и Коновальца.
Оглянувшись и увидев, что за ним никто не наблюдает, Галан переписал список в блокнот.
На лестнице он столкнулся с худощавым субъектом в поношенном немецком офицерском мундире.
— Где мне найти господина К.? — Галан назвал одну из фамилий списка, известного по батальону «Нахтигаль» националиста.
— Кто вы такой и зачем он вам нужен?
— Я из газеты. — Галану снова пришлось показать удостоверение. Втайне он подумал: «Не такая уж это и большая ложь… Я же не говорю, из какой я газеты…» — Хочу взять интервью.
Худощавый вызвался проводить неожиданного посетителя.
Господин К., узнав, чего от него хотят, немедленно стал похож на премьера.
— Мы не скрываем от мирового общественного мнения наших целей и наших задач, — торжественно заявил он. — Цель эта — борьба с коммунизмом. И я посвятил ей всю свою жизнь… Теперь у нас новый могущественный союзник — ваша страна…
— Читателям интересно будет узнать вашу биографию, — подлил масла в огонь Галан.
— Это биография солдата. — К. даже привстал и одернул пиджак. — Еще в двадцатых годах… — Он начал перечислять города, погромы, убийства… Он полагал, что перед ним единомышленник, не скрывал ничего. Его, что называется, «понесло», и Галан понял, что остановить лавину этого красноречия будет довольно трудно.
— А что вы знаете об убийстве польских ученых во Львове? — осторожно осведомился Галан.
И тогда в бурном словоизвержении собеседника почувствовался спад. В глазах К. мелькнуло подозрение.
— ОУН никогда не занималась просто убийствами. ОУН — политическая организация и убирала политических противников. И о чем вы говорите, я понятия не имею… — К. демонстративно взглянул на часы. — Мне пора… У меня лекция… Надеюсь, вы нашу беседу преподнесете читателям в соответствующем духе?
— Безусловно, — кивнул головой Галан.
И в этот раз он ничуть не соврал. Он действительно расскажет обо всем, что увидел и услышал здесь, «в соответствующем духе».
Взяв еще два интервью, Галан решил, что дальше искушать судьбу небезопасно, и, еще раз предъявив американский пропуск, вышел из «университета».
Рисковал ли он жизнью? Наверняка.
«Но игра стоит свеч», — сказал Галан себе в утешение, предпринимая новую «акцию» аналогичного порядка.
Писатель Виссарион Саянов, бывший в Нюрнберге вместе с Галаном, рассказывает:
«В дни процесса Галан был особенно задумчив.
Почему? Ведь ему пришлось повидать на веку такое, что хватило бы на сотню иных жизней. И зверства гитлеровцев он знал не понаслышке. Одна трагедия его родного Львова чего стоила!
Но, наверное, здесь, в Нюрнберге, впервые увиделась им, да и не только им, картина случившегося в целом. Тогда многое из тайного стало явным, и разрозненные штрихи и сведения слились в целостную картину.
Тогда у нас произошел разговор:
— Многое я представлял, — сказал Галан, — но сейчас с особой остротой почувствовал, что ожидало бы человечество, если бы победил фашизм… Здесь же — на скамье подсудимых — не люди. Люди не могли выдумать ни Майданека, ни Бабьего Яра. Это звери, выродки.
Позор для тех, кто вскормил этих убийц, дал им в руки оружие и пустил на дорогу разбоя.
Хотелось бы мне некоторых краснобаев из Нью-Йорка, болтающих о „демократии“ и знающих о войне только понаслышке, взять за шиворот и поставить перед крематорием Освенцима! Интересно, о какой „демократии“ они тогда бы заговорили. И у этих господ еще повертывается язык оскорблять Советскую Армию! Армию, которая спасла человечество от кошмара, по сравнению с которым даже Варфоломеевская ночь кажется детским спектаклем…
Ни до той минуты, ни после я не слышал, чтобы Галана так „прорвало“. Обычно он был скуп на слова. Тогда, видимо, он не мог сдержаться: слишком многое увиделось в Нюрнберге, слишком многое накипело на сердце…»
В корреспонденциях с процесса, составивших впоследствии книгу «Перед лицом фактов», писатель разоблачает не только сидящих на скамье подсудимых заправил «третьего рейха», но и те реакционные круги Америки и Европы, которые дали возможность Гитлеру развязать агрессию.
«Когда я выезжал на Нюрнбергский процесс, — пишет Галан, — я не рассчитывал на неожиданности. Лицо фашизма уже было мне знакомо до мельчайших деталей. Факты показали, что я ошибся. Я знал, что увижу преступников, каких не знала история, но в то же время я полагал, что перед лицом неминуемой виселицы они сохранят элементарные правила приличия, принятые в мире даже самых закоренелых грабителей и душегубов. У нюрнбергских подсудимых не было даже этой морали. Эти проводники и исполнители волчьих законов теперь сами напоминали стаю голодных волков».
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});