содержать роскошные особняки на Мартас-Винъярд. Сюда стекались толпы из Салема, Лоуренса и даже из Портлэнда, наводнявшие Набережную с середины августа до конца сентября. Все они хотели прокатиться на карусели, пострелять в тире или съесть хот-дог по доллару за штуку. Так было до 90-х, пока не настали чёрные времена для ярмарки. Говорили, что все случилось на волне массовых кампаний за безопасность на дороге: в Мэхинган Фолз вели всего две опасные и узкие трассы: северная вдоль скалистых гор, и главная, западная, которая вилась среди крутых холмов, выпрямляясь дальше на полях, окаймленных оврагами, – безо всякого освещения, так что семьи возвращались после выходных, иногда не вполне трезвыми, по тёмной дороге. Случались аварии, смерти. В конце концов газеты окрестили ярмарку Мэхинган Фолз «русской рулеткой»: «Известно, когда поедешь, но никто не знает, когда вернёшься!». Жёлтые газетенки. Но подлинные причины были не столь трагичными: ярмарка обветшала, карусели выходили из строя и никто их не чинил, гирлянды и большие мягкие игрушки, которые можно было выиграть в тир, выходили из моды и исчезали. Местные жители ещё помнили Набережную как место прошлых праздников и ярмарок, помнили радостный гомон, чарующую музыку, запахи сахара, карамели, пива и жареной картошки. Помнил все это и Норман Джеспер, «старожил» Мэхинган Фолз 1961 года рождения, единственный краснодеревщик города, который никогда не ездил дальше Нью-Йорка, но никогда об этом не жалел и был уверен, что умрет там же, где родился.
Этим утром он гулял с собакой на пляже, как вдруг своевольная дворняга метнулась под настил набережной, за деревянные столбы, украшенные ракушками. Во время отлива здесь можно было пройти, хоть это место и имело дурную репутацию: в темноте кишели крабы, и поговаривали, что здесь встречаются «извращенцы», чтобы быстро перепихнуться со случайным партнёром. Впрочем, никаких доказательств этому не было, и вполне возможно, что слухи были порождением злых языков.
Норман несколько раз позвал собаку, наконец сдался и пошёл за ней под настил набережной, хоть ему и претила мысль, что его могут здесь увидеть и начать болтать о нем всякое. Он старательно прокричал кличку пса, чтобы у прохожих не возникало лишних фантазий, и шагнул под тень деревянного навеса.
Запах сразу хлынул на него душной волной. Это не был аромат яблок в карамели или пончиков, от которого так часто рот наполнялся слюной, когда Норман в юности гулял по Набережной. Совсем наоборот. Норман не знал, встречалась ли ему когда-нибудь такая вонь, кроме случая, когда его друг Брук позвал его прочистить туалет, загаженный толпой туристов. Запах «тухлого мяса, которое долго мариновалось в солёной воде, железа, кислый дух гнили, йода, словно что-то долго разлагалось на солнце», – так он впоследствии описывал свои впечатления. Собака стояла рядом, принюхиваясь. При приближении Нормана большие крабы скользнули в темноту, и он наткнулся на труп. У мертвеца не было лица. Вместо него была отвратительная масса, будто нечто сожрало ему лицо, а затем выблевало его. Хотя свет едва просачивался сюда, Норман различил в полумраке сочащуюся и распухшую плоть. Он не сходя с места позвонил в полицию, и Пирсон Кинг, прибывший по срочному вызову раньше всех, обнаружил его здесь, неподвижного, как сторожевая собака, и зорко следящего, чтобы ни один краб больше не осквернил тело бедняги.
В отличие от мест преступления, к которым привык Итан Кобб, в большом городе ничего не огородили лентой, чтобы обеспечить доступ для одних только полицейских. Не было даже переносных прожекторов, чтобы как следует осветить местность. Итану вместе с коллегами пришлось снять с пояса фонарик и светить себе под ноги, чтобы не поскользнуться на мокрых камнях. Как только тонкий луч фонарика выхватил пятно бледной кожи, он сразу понял. Перед ним лежал практически голый мужчина. Остатки одежды висели клочьями. Кожа была полупрозрачной после нескольких дней в соленой воде, труп совершенно обескровлен, раздутые куски плоти едва розовели. Через широкую щель в черепе, расколотом, как перезревший плод, были видны остатки мозга. Итан наклонился и увидел, что черепная коробка была практически опустошена изнутри, по всей видимости, представителями местной фауны. Несомненно, перед ним был Купер Вальдес. Его выбросило морем даже раньше, чем они предполагали, и большое везение, что здесь, а не у скал.
– А я вам говорил! – ликовал шеф Уорден. – Я этот океан знаю! Эта бухта еще та жадина и оставляет себе все, что подбирает, так что обычно если что сожрет, то выплевывает на свой же пляж.
Итан промолчал и только смерил взглядом несчастного полицейского. На теле было много ран. Даже не разбираясь в устройстве лодочных двигателей, не будучи судмедэкспертом, он мог утверждать, что тело подверглось ударом лопастей гребных винтов. Это подтверждало его гипотезу. Купер Вальдес на полном ходу перегнулся через корму лодки и упал прямо на винты, которые размолотили его тело. Другой вопрос, зачем он туда пошел, – из внезапной прихоти, по глупости или потому, что услышал что-то странное в шуме винтов, – но этого никто никогда не узнает. Пусть шеф Уорден и настаивал на версии с алкоголем: «Учитывая склонности Вальдеса, очевидно, что в его крови обнаружится хороший процент спирта. Просто идиотский несчастный случай».
Вот и все расследование шефа Уордена.
Итану Коббу дело не казалось столь уж ясным. Зачем бежать из города по морю, а не по суше? В состоянии, близком к панике… Купер Вальдес уничтожил все электронные носители, телефоны, радио, не успел закрыть дверь, отправился с минимумом вещей посреди ночи. Кроме белой горячки, должно было быть какое-то объяснение.
Лучи фонариков рассекали тьму под настилом набережной, блуждая в поисках фрагментов тела. Недоставало нескольких пальцев и кусков тела, но неизвестно было, отсекли ли их винты, размыл ли океан или сожрали крабы. Макс Эдгар, который всегда щеголял в безупречно чистой униформе, особенно осторожно старался ступать по камням, чтобы не намочить и не запачкать брюки. Очевидно, ему было дурно при мысли о том, что ботинки уже безнадежно измазаны. Он на ходу бросил Итану:
– Вы же были перед церковью Грин Лейнс, лейтенант, когда там летучие мыши покончили самоубийством? Отец Мейсон говорит, что это знак Божьего гнева.
Эдгар не только повернут на чистоте, но еще религиозный фанатик, вспомнил Итан.
– Было похоже скорее на электромагнитное излучение или выброс газа.
Ему не хотелось вступать в этот спор, тем более с Эдгаром, которому он не признался бы никогда в жизни, насколько эта сцена на самом деле его поразила. Туча летучих мышей взметнулась, чтобы подняться как можно выше, потом вдруг замерла и обрушилась в головокружительном падении, не