мне другого младенца, я отдам его Кириллу, и дело с концом. Он все равно разницы не заметит. Но если к выходным у меня на руках не будет креста и хоть
какого-нибудь младенца, будет бойня.
— А взамен вы вернете мне Софи?
— Да ни хрена я тебе не верну. Мы тут не на базаре. Ефим говорит: верни младенца и крест. Ты возвращаешь младенца и крест. Иначе… Иначе мы пустим тебя на собачьи консервы. Вместе с твоей семьей.
С минуту мы оба молчали. На ладони, которой я с силой сжимал телефон, появилась красная полоса, а мизинец онемел.
— Чувак, ты еще живой?
— Пошел в жопу, Ефим.
Он снова издал хриплый смешок.
— Нет, чувак. В жопу пойдешь ты. И ты, и твоя жена, и твоя дочка. Которая в Саванне.
Я посмотрел на дорогу. На иссиня-черный асфальт. Такого же цвета, как деревья возле церкви. Спустившиеся с гор тучи нависали над телефонными проводами, протянутыми меж столбов вдоль дороги. В воздухе висела сырость.
— Думаешь, мы за тобой не следим? — спросил Ефим. — Думаешь, у нас нет друзей в Саванне? Чувак, у нас везде друзья. У тебя тоже есть другая — этот здоровенный поляк, у которого крышу снесло. Он вроде как защищает твою дочку. Ну, значит, мы потеряем пару человек, когда будем ее мочить. Это ничего. У нас людей много.
Я стоял на крыльце и глядел на дорогу. Когда я заговорил, мой голос звучал резче и грубее, чем обычно:
— Расскажи мне об этом кресте.
— Это Белорусский крест. Ему тысяча лет, если не больше. Некоторые называют его Варяжским, другие — крестом Ярослава, но мне всегда больше нравилось первое название. Белорусский крест. Эта штука вообще не имеет цены, чувак. Князь Ярослав заплатил этим крестом варягам, чтобы они убили его брата Бориса. В тысяча десятом или тысяча одиннадцатом году. Но потом, когда он стал правителем всей Киевской Руси, он так по нему тосковал, что послал других варягов убить первых и забрать у них крест. Он лежал у царя в кармане, когда в семнадцатом году его поставили к стенке и — бах! — вышибли ему мозги. Троцкий увез его с собой в Мексику. Он был при нем, когда ему ледорубом проломили голову. Этот крест много где побывал. А теперь он у Кирилла. И в субботу он собирается показать его своим гостям. Там будет вся крупная рыба. Настоящие гангстеры. Так что без креста ему никак.
Я заставил себя заговорить:
— И ты думаешь…
— Не думаю. Знаю. Крест у девчонки. Или у этого сраного картежника-доктора. Кстати, скажи ему, чтобы возвращался на работу. Он там нужен. Передай ему, если быстро вернется, мы ему даже палец отрезать не будем. Отрежем на ноге. Без пальца на ноге жить легче, чем без пальца на руке. Ну, будет хромать. Это ничего. Многие хромают. Найди мне крест. Найди мне младенца. А я…
— Нет.
— Я же тебе только что объяснил…
— Я не глухой, ты, паскуда. Ты угрожаешь моей жене? Ты угрожаешь моей дочери? Если у них с головы упадет хоть один волос… Если мой друг позвонит мне и скажет, что видел поблизости кого-нибудь из ваших гребаных быков, я разнесу к чертовой матери всю вашу контору. Я…
Он смеялся так громко, что мне пришлось отодвинуть телефон от уха.
— О’кей, — сказал он наконец, все еще подхихикивая. — О’кей, мистер Кензи. Смешной ты, братишка. Давно я так не ржал. Ты знаешь, где мой крест?
— Может, и знаю. А ты знаешь, где Софи?
— Нет, но могу узнать. Если понадобится. — Он снова хохотнул. — Слышь, откуда ты эту «паскуду» откопал? Меня раньше никто так не называл.
— Сам не знаю, — сказал я. — Наверное, из какого-нибудь старого фильма.
— Хорошее слово. Можно я теперь буду им пользоваться?
— Да ради бога.
— Скажу кому-нибудь: «Гони бабки, паскуда. А не то хуже будет, паскуда». Ха!
— Пользуйся на здоровье.
— Я найду Софи. Ты найдешь крест. Я тебе позвоню.
Он снова засмеялся и положил трубку.
Когда я вернулся в дом, меня всего трясло. Адреналин стучал в затылке так, что разболелась голова.
— Какое отношение вы имеете к Белорусскому кресту?
В мое отсутствие Дре, похоже, успел не раз приложиться к фляжке. Энджи сидела в кресле возле камина. Почему-то она показалась мне маленькой и словно потерянной. Она посмотрела на меня взглядом, в котором читались боль и даже безнадежность. Аманда пристроилась в дальнем уголке дивана. На столике рядом с ней светился экранчик «видеоняни». Она читала «Последний вечер в „Лобстере“». Увидев меня, она положила раскрытую книгу на журнальный столик обложкой вверх.
— Ты к кому обращаешься?
— Я спрашиваю, к Белорусскому кресту…
— Ты обращаешься к Белорусскому кресту?
— Аманда!
Она пожала плечами:
— Я даже не понимаю, о чем ты. Какой такой крест?
Времени на пустую болтовню у меня не было. Оставалось всего два варианта: угрозы или обещания.
— Они разрешат тебе оставить ребенка.
Она распрямилась:
— Что?
— Что слышала. Если этот умник, — я кивнул на Дре, — сможет по-быстрому раздобыть другого младенца, они позволят тебе оставить Клер.
Она развернулась в его сторону:
— Сможешь?
— Не исключено.
— Твою мать, Дре, — сказала она, — да или нет?
— Я не знаю. Есть одна девчонка, у которой срок вот-вот подходит. Но когда точно она родит, сказать невозможно. Тем более с моим оборудованием.
Аманда сжала и разжала челюсти. Обеими руками убрала волосы назад, взяла со столика резинку и завязала хвост.
— Значит, звонил Ефим.
Я кивнул.
— И он назвал условия.
— Он выразился довольно-таки определенно. Верни крест и какого-нибудь младенца, и они о тебе забудут.
Она подтянула колени к груди и захватила пальцами ног диванную подушку. Казалось, с забранными назад волосами черты ее лица должны были выступить ярче, но эффект оказался прямо противоположным. Она снова стала похожа на ребенка. На до смерти напуганного ребенка.
— И ты ему веришь?
Я сказал:
— Я верю, что он верит. А сможет ли он провернуть дело под носом у Кирилла и его жены — это уже второй вопрос.
— Все началось, когда Кирилл увидел фотографию Софи. Это одна из… — она уставилась на диванную обивку, — услуг, которые им предоставляет Дре. Кирилл с Виолетой увидели Софи. Вроде бы она оказалась похожа на младшую сестру Виолеты. И тогда они решили, что им нужен ребенок Софи.
— То есть ситуация может быть сложнее, чем я понял со слов Ефима?
— Она всегда сложнее, — сказала Аманда.