class="p1">— Здесь так тихо, — сказала Аманда, когда мы выбрались из машин и сошлись на тротуаре. — Иногда ночью журчанье воды спать не дает.
— Ужас, — сказал я.
— Как я понимаю, ты не большой поклонник природы, — сказал Дре.
— Природу-то я люблю, но на расстоянии.
Аманда вытащила Клер из детского автомобильного сиденья и передала ее мне:
— Не возражаете?
Затем снова влезла в салон и вытащила сумку с памперсами. Дре вынул из багажника «субару» коляску, и мы по тропинке направились к дому.
— Давайте я ее возьму, — сказала Аманда.
— Если ты не против, я ее понесу.
— Ладно, если хотите.
Я уже забыл, какие груднички крошечные. Клер весила максимум восемь с половиной фунтов. Из-за туч выглянуло солнце, и луч упал ей на лицо. Она сморщилась и закрыла глаза кулачками. Но ненадолго, потому что почти тут же убрала кулачки и открыла глаза. Цветом они напоминали выдержанный скотч и глядели на меня с изумлением — во всяком случае, мне так показалось. В них я прочитал немой вопрос, означавший не просто кто ты, но и, главное, где я и что тут происходит.
Я вспомнил, что еще недавно Габби смотрела на этот незнакомый мир, заполненный вещами, не имевшими названий, точно так же. С искренним непониманием. И спросить нельзя, пока не научишься говорить. Впрочем, она еще даже не понимала, что можно научиться что-то такое понимать.
Мы ступили через порог, свет померк, и личико Клер потемнело. Я присмотрелся к ней внимательнее. Она была невероятно хорошенькая. Пухлые щечки, карамельного цвета глаза, ротик как розовый бутон. Нетрудно было предположить, что из нее вырастет настоящая красавица. Скорее всего, от поклонников у нее не будет отбою.
Она захныкала, и Аманда забрала ее у меня. Только тут меня осенило: красавица или нет, но Клер ни капли не походила ни на Аманду, ни на Дре.
— Слушай, Дре, — сказал я, когда мы расселись в гостиной с камином из гладкого серого камня.
— Слушаю, Патрик.
На нем были темно-коричневые джинсы, светло-серая рубашка поло без воротника, темно-синий джемпер. Темно-серую шляпу он так и не снял. В Беркширах он смотрелся так же уместно, как золотой зуб во рту. Из внутреннего кармана куртки он достал оловянную фляжку и глотнул из нее. Аманда глядела, как он сует фляжку назад в карман, и в глазах ее читалось нечто, весьма близко напоминавшее неодобрение. Она села на другом конце дивана и стала укачивать малышку.
Я сказал:
— Мне вот что интересно. Как ты вернешься на работу в службу социальной защиты, если у тебя самого, мать твою так, незаконная семья?
— Пожалуйста, не выражайся. Здесь ребенок, — подала голос Аманда.
— Ей всего три недели, — огрызнулся Дре.
— Все равно я не хочу, чтобы она слышала плохие слова. Скажи, Патрик, а перед своей дочерью ты тоже ругаешься?
— Когда она была младенцем, ругался. Сейчас уже нет.
— А что Энджи об этом думала?
Я взглянул на свою жену с легкой улыбкой. Она ответила мне тем же.
— Вообще-то ее это раздражало. Немножко.
— Вообще-то ее это очень сильно раздражало, — сказала Энджи.
Аманда сверкнула на нас глазами, без слов говоря: вот именно.
— Ладно. Убедила, — сказал я. — Прошу прощения. Больше не повторится.
— Спасибо.
— Так вот, Дре.
— Ну что? Тебя интересует, как я собираюсь работать в службе социальной защиты, если сам сожительствую с несовершеннолетней?
— Что-то вроде того.
Он наклонился вперед и сжал ладони.
— А кто сказал, что это кого-то касается?
Я ухмыльнулся:
— Позволь мне, Дре, поделиться с тобой своими мыслями. У меня четырехлетняя дочь. И я на миг представил себе, как через двенадцать лет она сожительствует с каким-то подонком из соцслужбы, который вдвое ее старше, придерживается морального кодекса продюсера реалити-шоу и прикладывается к фляжке еще до полудня.
— Полдень уже наступил, — сказал он.
— Но вряд ли это твой главный критерий. А, Дре?
Не успел он ответить, как Аманда сказала:
— Молоко уже согрелось. Бутылочка в миске, в раковине.
Дре поднялся с дивана и пошел на кухню.
Аманда сказала:
— Знаешь, Патрик, на твоем месте я бы о морали не рассуждала. Немножко поздно.
— Ты что, считаешь себя выше морали? С высоты своих шестнадцати лет?
— Я не говорила, что я выше морали. Я только имела в виду, что твой праведный гнев здесь не к месту. Если учесть прошлое всех, кто тут присутствует. Иначе говоря, если ты думаешь, что получил второй шанс спасти мою честь после того, как двенадцать лет назад вернул меня матери, которой я была не нужна, то никакого шанса у тебя нет. Не стоит тешить себя иллюзиями. А если тебя мучают угрызения совести, найди себе священника. Такого, у которого у самого совесть чиста. Если такие еще остались.
Энджи посмотрела на меня. Ну что ж, сам нарвался, говорил ее взгляд.
Вернулся Дре с бутылочкой разведенной молочной смеси. Аманда одарила его чуть усталой мягкой улыбкой и стала кормить Клер. Малышка принялась сосать, и Аманда легонько погладила ее по щеке. Я задумался, кто в этой комнате взрослый, а кто — дитя.
— Когда ты обнаружила, что беременна? — спросила Энджи.
— В мае, — ответила Аманда.
Дре сел на диван поближе к ней и к ребенку.
— На третьем месяце, — сказала Энджи.
— Ага, — согласилась Аманда.
Я сказал Дре:
— Должно быть, для тебя это был удар.
— Ну так… Самую малость.
Я перевел взгляд на Аманду:
— Слава богу, что у тебя такая мать. Не слишком внимательная.
— В каком смысле?
— В том, что тебе удалось скрыть от нее беременность, — сказал я.
— Подумаешь. Ничего особенного.
— Ну конечно. Я лично знал двух школьниц, которым это тоже удалось. Одна изначально была толстушка, так что никто ничего не заметил, а вторая просто стала покупать одежду на размер больше и нарочно налегала на фастфуд, так что никто ничего не просек. Родила она в туалетной кабинке, прямо посреди урока. Туда зашел уборщик, увидел эту картину, с криком выбежал и в коридоре грохнулся в обморок. Ей-богу, так все и было. — Я наклонился вперед. — Так что мне известно, что такие случаи не редкость.
— Ну и хорошо.
— Аманда, а ведь ты ни одного фунта не набрала.
— Я занимаюсь спортом. — Она взглянула на Энджи. — А сколько ты набрала?
— Достаточно, — сказала Энджи.
— Она обожает пилатес, — сказал Дре.
Я кивнул, как будто поверил их объяснениям.
— Ты не хочешь, чтобы я при ребенке выражался, а сама