Читать интересную книгу Злая корча. Книга 1. Невидимый огонь смерти - Денис Абсентис

Как можно заметить, многие магические действа, например, струя вина или мочи, пущенная через кольцо невесты или скважину церковной двери, символизируют неразрывность брачных уз. Точно так же монеты в ботинке жениха могут означать половые органы будущей жены, защищенные от колдовских покушений. Многообразие способов защиты от сглаза говорит об обеспокоенности населения. Помимо перечисления способов защиты Тьер говорит также о страшной панике, которой подвергались люди, считающие, что им завязали узелок.

«Это зло так сильно бьет по людям, которые считают себя околдованными, что для своего излечения они готовы на все. Им нет дела до того, кто их вылечит — Бог или дьявол, — лишь бы избавиться от чар».

Смелое заявление, учитывая эпоху, когда оно было сделано, может быть мерилом страха[484].

Порог начала этого массового психоза — все тот же, что отмечали и современники:

Монах Кресле в «Двух книгах о сатанинской злобе», вышедшей в 1590 году, вносит хронологические уточнения: начиная с 1550–1560 гг. завязывание узелков сильно возросло. Он устанавливает зависимость между этой эпидемией и отходом от истинной религии: «Во времена наших отцов чародейство и колдовство при венчании не было так распространено, как это стало в последние тридцать-сорок лет, когда ереси стали осквернять религию и появилось безбожие»[485].

Но причины этой «если не исключительной, то по крайней мере тревожной» ситуации, а так же выкидышей, депрессии и прочего для Делюмо непонятны:

Недостаточность питания, конечно, вызывала у людей, особенно малообеспеченных, непроходящую усталость, депрессию, которые безусловно могут считаться причиной дородовой смертности, непроизвольных выкидышей и даже импотенции. Но мужскую фригидность нельзя объяснить только недоеданием. Об этом пишут Рабле, Брантом, Монтень, Бодэн и кюре Тьер. Кстати, предписываемое им лечение (розги по оголенному телу) должно разогреть кровь у мужа. Так что же произошло в начале Нового времени, если завязывание узелка — это старинное деревенское суеверие — вышло за пределы сельской местности и укоренилось в письменной культуре?[486]

Бороться с ведьмоманией и пытаться объяснять что-либо естественными причинами к этому времени становиться уже опасно:

Одновременно с поддержкой предрассудков некоторые стремились опровергать их. До 1550 г. это было можно сделать и остаться в живых, после 1550 г. и в течение следующего столетия оппонентов принуждали к молчанию запугиванием или угрозой смерти[487].

Давление церкви не ослабевает: в 1559 году по поручению бывшего Великого инквизитора, ставшего папой Павлом IV, выпускается первый «Индекс запрещенных книг» (Index Auctorum, et librorum Prohibitorum). Набирают силу иезуиты. Но еще можно мягко сомневаться. Монтень пытается объяснить манию узелков тревогой и страхом, а веру в чудеса и колдовство — фантазиями невежественных людей:

Вполне вероятно, что вера в чудеса, видения, колдовство и иные необыкновенные вещи имеет своим источником главным образом воображение, воздействующее с особой силой на души людей простых и невежественных, поскольку они податливее других. Из них настолько вышибли способность здраво судить, воспользовавшись их легковерием, что им кажется, будто они видят то, чего на деле вовсе не видят. Я держусь того мнения, что так называемое наведение порчи на новобрачных, которое столь многим людям причиняет большие неприятности и о котором в наше время столько толкуют, объясняется, в сущности, лишь действием тревоги и страха[488].

Папская цензура пока еще придирается только к отдельным выражениям Монтеня, касающимся осуждения им жестокости пыток, целиком книга будет запрещена значительно позже.

В 1562 году Питер Брейгель Старший начинает рисовать картины, поразительно напоминающие произведения Босха и представляющиеся многим искусствоведам непонятными и сюрреалистичными — «Безумная Грета» («Сумасшедшая Мэг»), «Триумф Смерти», «Падение ангелов». Кажущееся необъяснимым «безумие» сюжетов этих картин к 1564 году логично сменяется изображением «злой корчи» и «пляски Витта» в «Паломниках, идущих к церкви в Моленбек», а в 1568 году мы видим последствия эрготизма: «Калек» и «Процессию слепых». Брейгель совершенно реалистично изобразил весь цикл развития эпидемии — от галлюцинаций до гангрены и катаракты. Тем временем вера в чудесное и чудовищное увеличивается:

В 1560 году появились «Необыкновенные истории» Боэстюо — книга, о которой можно сказать, что она создала жанр. Она сразу же имела шумный успех, о чем свидетельствует как количество ее переизданий, так и продолжения, с помощью которых ее неустанно стремились удлинить вплоть до конца XVI века. Она была переведена на английский и голландский, а в самой Франции переписывалась, перелагалась и широко цитировалась. Вскоре А. Паре позаимствовал из нее немалую часть своих рассказов. За книгой Боэстюо последовал «Трактат о чудовищах» богослова и проповедника Арно Сорбена (1567), переведенный на французский Бельфоре, и книга А. Паре «Чудовища и чудеса» (1573).

Люди эпохи Возрождения находили удовольствие в описаниях чудовищных существ, в рассказах о поразительных фактах и их перечислении. И у них было чувство, что с недавнего времени число таких фактов умножилось — также, как число колдунов и богохульств, причем связь между теми и другими не была случайной. В то время колдовство представлялось наиболее веским доказательством перевернутости мира[489].

Эта «перевернутость мира» будет царствовать в Европе сотню лет, отражаясь в загадочных битвах в небе Нюрнберга (1561), шарах над Базелем (1566), в газетных новостях: «В среду 18 февраля 1579 г. с двух часов дня до самого вечера над Парижем летали драконы и змеи, и все могли их видеть»[490], а в конце гротескно и наглядно проявится во время психической эпидемии 1669 года, когда жители Нормандии заметят, как двести с лишним человек нагишом пляшут возле Ла-Эйе-де-Пюи (вот это, возможно, правда — пляскам Витта самое место в такой ситуации). Затем нормандцы начнут видеть то летающих обнаженных ведьм, то толпы людей, обступивших козла и держащих в руках черные свечи, причем «некоторые крестьяне утверждали, что видели среди них и священников, которые служили мессы, стоя на голове»[491].

Для местных священников, впрочем, никакой «перевернутости мира» уже не существовало — все было привычно и естественно. Совместными усилиями судьи и местные жители нашли 525 человек, которым и предъявили обвинение в ведовстве. Среди них было более ста священников, опознанных как участников шабашей. Суд позаботился о том, чтобы большинство арестованных сознались. Один местный священник в своем письме утверждал, что ведьмы летали, поскольку «натерлись мазью, и высокий человек с рогами унес их через дымоход», а затем они «резали младенцев на части, варили их на огне вперемешку со змеями». Высказал святой отец и уверенность, что все, о чем говорили на процессе, чистая правда, и написал о своей твердой вере в то, что дьявол, приняв облик крысы, действительно может разговаривать[492].

Надо здесь отдать должное Людовику XIV, заменившему обвиняемым смертную казнь изгнанием из провинции.

Парламент Нормандии, под юрисдикцией которого ведьм сжигали в Руане со времен Жанны д’Арк, был возмущен и обратился к Людовику с просьбой отменить предыдущее решение. Людовик не обратил на прошение никакого внимания и заставил Нормандию исполнять свою волю. Двенадцать лет спустя, следуя совету Кольбера об усилении центральной власти, а также решив обуздать разгул колдовства и святотатства, Людовик издал свой знаменитый эдикт, положивший конец преследованиям ведьм во Франции[493].

Глава 23

Под властью ржи

Приходит к королю премьер-министр и говорит: «Вашество, у меня плохая новость. Последний урожай ржи заражен спорыньей, и кто эту рожь съест, сойдет с ума». — «Как ни жаль, — отвечает король, — остается лишь одно: запретить людям есть ее». — «Но народ умрет с голода, — говорит министр, — наших запасов не хватит, чтобы прокормить людей до следующего урожая!» — «Ладно, пусть они едят эту рожь, а мы не будем», — отвечает король. — «Но если мы не будем как все, люди решат, что это они нормальные, а мы сумасшедшие». — «Ужасно, что же нам делать?» — спрашивает король. Король и министр раздумывают. «У меня идея, — говорит министр, — давайте пометим наши лбы каким-нибудь знаком и будем есть вместе со всеми. Возможно, мы тоже потеряем разум, но, когда мы встретимся и увидим на своих лбах этот знак, мы вспомним, что были в здравом уме и что нам пришлось стать сумасшедшими, чтобы жить с другими».