Читать интересную книгу Забыть Палермо - Эдмонда Шарль-Ру

Такой вызов, такие выходки по тем временам были необычны. Подыскали свидетелей, чтоб объявить старика сумасшедшим. Пустили слух, что его хватил солнечный удар. И все же происшествие в Соланто вызвало в верхах сильное раздражение. Там заговорили о подозрительных настроениях, не под влиянием ли барона де Д.? Пора все выяснить. Послали чиновника произвести расследование на месте.

Чужого встретили неприязненно. Да и само Соланто выглядело словно опустевшая крепость или мертвый город. Безлюдные улицы, закрытые двери, темные и узкие, как ловушки, лестницы. Что за край! Где же все жители? Но беглые силуэты исчезали, едва появившись. Что за таинственные махинации? И потом, почему этот город весь в трауре? Что за дощечки с надписями вывешены у дверей: «Нашему сыну», «Нашему ребенку»? Что здесь произошло? Куда исчезли все жители, убили их всех, что ли? Что за безумие? Траур на пороге каждого дома. Всюду смерть. Этому не было конца. Бесконечные черные следы смерти. Как мог себе представить фашистский посланец, что траур, объединивший всю деревню, — это память об Антонио? Невозможно понять, если ты сам не сицилиец. А он не мог быть отсюда родом. Недавний декрет запрещал тем, кто родился на этом строптивом острове, занимать государственные посты, — может быть это поможет режиму пресечь нездоровые настроения? Но это была одна из личных идей Муссолини. Южане, ставившие палки в колеса, уже надоели фашизму.

Наблюдение за порядком поэтому находилось в руках приезжих чиновников, а им местные нравы мнились дьявольскими кознями. Приезжий из Палермо, как и другие посланцы, появлявшиеся до него, в полном недоумении стоял перед воротами замка Соланто. И это — главный вход? Все здесь было на один манер, все дышало враждебностью. Даже лачуги казались закрытыми крепостями. Он не знал, что и думать. Пот жемчужинками блестел у него на лице. Мелькнула женщина, вернее, немой таинственный силуэт. Что, здесь живет барон де Д.? Она притворилась, что не поняла. Как тупы эти сицилийки, просто козы! Земля, стены, каждый камень Соланто источали жару и усиливали тоскливую досаду этого человека в черной рубашке и сапогах, остановившегося на знойной площади. Ну и край, боже ты мой, что за глухомань! И какой огненный ветер! Он отер мокрое лицо. Неожиданно, как в волшебной сказке, на стене возник человек. Он лежал неподвижно, и это озлило приезжего. Кто это, сторож? Что он делает и почему его раньше не было видно? Хотя даже собаку не оставишь в таком пекле, пожалеешь ее. Но и после того, как приезжий окликнул странного сторожа, попросил его известить барона де Д. о его приходе, дело вперед не подвинулось, дверь осталась запертой, и чиновник долго стоял в ожидании, пока его примут. В Палермо он доложил о своей поездке. Рассказал о замке, его нескончаемых коридорах, мощенном плитками вестибюле, прохладном, как каменный грот; описал кабинет и высокие библиотечные шкафы, большие круглые столы, на которых громоздились разные печатные издания и даже, представьте, английские журналы. Он несколько раз повторил «английские», чтобы подчеркнуть своему начальству, что он не промах и все заметил. Потом намекнул, что сторож игнорировал римское приветствие, — все это было подозрительно! И как посланец из Палермо сам решился показать пример этой банде выродков, как он вошел четким шагом в гостиную, приветственно вытянув руку вперед. И тут он процитировал по памяти фразу, которой встретил его барон де Д.: «Избавьте меня от ваших клоунад…» Этот человек слова произнести не может без ярости. Его поведение просто скандально. Не пришлось даже воспользоваться записной книжкой. Барон де Д. вырвал ее из рук приезжего. «Я полагаю, что у себя дома могу говорить, что мне вздумается». Где уж тут проводить расследование. Это просто сумасшедший, больной. Чиновнику пришлось ограничить свои намерения. Несколькими хорошо прочувствованными фразами он высказал барону свое мнение о возвышенных чувствах семьи, отдавшей родине сына. В ответ барон де Д. завопил: «Громче! Я глухой». Он даже оттягивал свое ухо рукой. Но на его глухоту никогда не ссылались прежде. Наоборот, известно, что он страстный любитель музыки. Что же, он издевался? «Бесполезно, я туг на ухо». Вот его слова. Потом открылась дверь. Конечно, это был его сын. Тот же злой взгляд. Партийного значка, конечно, не носит, как и папаша.

Отсюда явствовало, что дон Фофо не менее подозрительное лицо, чем барон де Д. И его надлежит считать ответственным за все то, что происходит в Соланто. Равно как и за историю с памятником погибшим героям. Чиновник заметно гордился вопросом, который он напрямик поставил: «Как может отец офицера, павшего на поле битвы, запретить, чтоб на памятнике начертали имя его сына?» Ответ не заставил себя ждать: «Я не собираюсь служить примером». Ну что за гнусные типы эти оба! Подонки. Чего мы нянчимся с ними? Здесь вместо перчаток была бы уместней плеть. Чиновник усердствовал как мог, но не почувствовал особой поддержки. Особенно растревожило его пренебрежение секретаря федерации, почти не слушавшего его доводов. Чего же они хотели? Чтобы его укокошили, как того парня, которого послали в Соланто будто бы отдыхать, а его там подстрелили, как кролика. Как понимать эти иронические взгляды, намеки, секретничанье? Они утверждают, что он недостаточно осведомлен. Он? Такой примерный работник! Ведь он все подметил, ничего не пропустил. Решительно ничего. Так что же за всем этим кроется?

Он пытался разобраться. Разъяснения появились в вечерних газетах. Упоминалось об инцидентах, достойных сожаления. Произошли три взрыва в Соланто, брошены три бомбы.

Памятник погибшим взорвали час спустя после отъезда фашистского чиновника.

* * *

Это произошло в мае, в период затишья. Пришлось принять решение. Оно дорого стоило барону де Д., предстоящая разлука вызывала неотвязные, тоскливые мысли о том, чего он отныне лишится. Бесконечная, долгая мука.

Но уезжать было пора. Не было иного выхода. Положение обострялось, усиливалась полицейская слежка, уличные патрули, участились обыски. И ко всему прочему еще эти жестокие сцены — избиение беременной женщины, которую заставляли назвать имя человека, взорвавшего памятник. Его так и не нашли. Кто это был? Анархист? Или кто-то из сепаратистов, чьи идеи здесь усиленно распространялись? Что за намерение было у этого человека? Действовал ли он в интересах барона де. Д.? Но оказал ему сомнительную услугу. Или же хотел бороться заодно с ним, как утверждала полиция? Впрочем, может быть, сама полиция все это и устроила, чтоб взвалить провокацию на плечи преследуемых людей.

Пора было уезжать. Сколько бы барон де Д. ни уговаривал себя, что еще вернется, это не утешало. К чему иллюзии? Уехать — значило освободиться от тех жестоких, непереносимых, почти убийственных дум, которые стали для него необходимыми, как воздух, которым он дышал. В стенах замка когда-то жила история удивительной любви, этим ему был дорог его сицилийский дом. Уехать — значило расстаться с призраками, бродившими в замке. Аромат прежнего счастья еще был в каждой комнате, и образ женщины, воспоминание о которой еще будило его по ночам, присутствие которой он всегда ощущал, хотя прошло так много лет; и музыка, которой они жили оба, он еще слышал ее, эту музыку, похожую на неукротимое желание. И странным образом было неотделимо от всего этого воспоминание об Антонио, который сумел спасти его от долгих часов бесконечного ожидания, от приступов ненависти, которыми живет поруганная любовь, оскорбленное сердце. Антонио помог ему тогда излечиться.

Но он опасался другого, более страшного, — что потеряет желание вернуться в Сицилию. Он себя знал. Стать безразличным, от всего отрешиться — у него хватило бы воли. Но тогда его ждала пустота. Смирится ли он с ней, сживется ли? Как туманная еще мысль, в нем жила такая боязнь. Он старался не углубляться в мысли об этом, отвлечься, мечтал, что наступит мир, и как знать — может, жизнь станет иной, сильной, яркой, полной ослепительных надежд. Но поверить в это было трудно. На его памяти войны всегда плохо кончались и мир приносил много разочарований. Решающих перемен не происходило. Да, это было именно так. Жестокий разрыв между большими ожиданиями и тем, чего удалось достичь.

В глубокой тревоге барон де Д. размышлял об этом и опасался, что после долгого, может, многолетнего пребывания вдали от родины ему будет тяжело вернуться и жить в Сицилии.

* * *

Дона Фофо трудно было счесть человеком предприимчивым. Он не отличался и сентиментальностью. В нем преобладала некая смесь чувственности и решительности. Этим он был похож на мать. Барон де Д. пробудил в нем глубокую постоянную привязанность, которую вызывает иной раз неразделенное чувство. Фофо знал, что несчастье отца не возместить ничем. Тут и сыновняя любовь беспомощна. Это понимание сблизило обоих, сделало друг другу необходимыми — они были между собой откровенны. Молодой барон жил в стороне от палермского аристократического общества. Он был далек от этого замкнутого, чуждого и туманного для него мира и ничего о нем не знал. Отец казался ему совершенством. Чем меньше он понимал его, тем больше любил. И такого человека преследует полиция. Нужно было спасти старого барона от тирании, наглевшей с каждым днем. Надо было убедить его скорей уехать. Так решил дон Фофо, хотя сама мысль о разлуке расстраивала его до слез и он сам не подозревал, что это будет для него так тяжело. Но что тут поделаешь? Он привязался к отцу, ему были по душе его привычки и вкусы, образ жизни, пусть сам дон Фофо провел свою жизнь в полях, на фермах, любил простых крестьянок. Так уж сложилось. Бывают в человеческой природе такие контрасты.