Читать интересную книгу Последний бой Лаврентия Берии - Елена Прудникова

– Ну вот, и давно бы так. До чего же вы, троцкисты, упорный народ!

К середине августа дело Громова было практически закончено. На одном из последних допросов следователь сообщил ему о смерти жены – та умерла в тюрьме во время следствия, – и о том, что дочь выслали, как «члена семьи изменника Родины». Сказали и еще кое-что: ее сравнительно легкую участь он купил своими признаниями – если бы комдив по-прежнему упорствовал, Веру бы отправили в лагерь, а там «охрана молодых девок страсть как любит». Дальнейшая судьба дочери зависела от его поведения на суде. Если он будет слишком упорствовать, ее ведь можно вернуть и в ее жизни покопаться глубже. По-видимому, чекисты все-таки побаивались Военной коллегии.

Суд состоялся 28 августа. Приговор был таким, какого и следовало ожидать – расстрел. Громов уже приготовился, что его поведут прямо в подвал, однако привезли обратно в Лефортово, сунули в камеру-одиночку: цементные стены, цементный пол, койка в углублении стены. Память милосердно не сохранила ничего от этой ночи – только то, как он кутался в шинель, стараясь унять неудержимый озноб. Мыслей в голове не было никаких, лишь крутящаяся пустота.

Утром пришел молодой лейтенант, принес карандаш и несколько листков бумаги.

– Пишите просьбу о помиловании. Мол, все осознали, просите дать возможность искупить, и так далее…

– Зачем? – отрешенно глядя на белый лист, спросил Громов. – Все равно ведь кончите. Помучить перед смертью хотите?

– Пишите, говорю! – шепнул тот, наклонившись. – Есть негласное указание: приговоры в исполнение не приводить, повременить. Берите карандаш…

Под его диктовку комдив с трудом, трясущимися руками кое-как нацарапал просьбу. Лейтенант ушел, вместо него появился охранник с тюфяком и одеялом. Обычных тюремных ограничений в камере смертников не было – лежи хоть сутки напролет. Комдив завернулся в одеяло и внезапно уснул. Сквозь сон он чувствовал, как его трясут, говорят что-то, один раз даже удалось разлепить веки, но лишь на секунду… потом ему сказали, что он проспал почти двое суток.

…И потянулись дни. Неделя шла за неделей, а о нем словно забыли. Сначала он вскакивал от любого шума в коридоре, потом возбуждение сменилось апатией. Иногда поднимала голову надежда, но Громов ей не поддавался. Просто у нас везде нынче очереди, даже к стенке.

Наконец – дело было уже в октябре – пришли и за ним. Посадили в крытую машину и куда-то повезли. Все – понял он. Конец. Конвоир, сидевший напротив в положенном тюремной охране молчании, взглянул на его помертвевшее лицо и негромко сказал:

– Не горюй, дядя! Пока не к стенке. На Лубянку везем.

Судя по кабинету, его привели если не к самому наркому, то по меньшей мере к одному из его заместителей. За столом сидел полный лысый человек в пенсне, с круглым необычным лицом, показавшийся знакомым. Напрягшись, Громов вспомнил газетное фото: кажется, это Берия, первый секретарь ЦК Грузии. Интересно, что он делает в Москве, да еще в этом кабинете? Рассматривает прошения о помиловании? Если так, есть надежда. Но тот оказался новым заместителем Ежова, начальником управления госбезопасности, и Громов понял: надежды нет.

Берия сухо, но вежливо предложил Громову сесть не на стул возле дверей, а в одно из двух разделенных невысоким столиком кресел перед его столом, а сам открыл лежавшую перед ним папку.

– Вы подали прошение о помиловании. «До сих пор не могу понять, как я позволил вовлечь себя в это черное дело», – прочитал он. – Значит, вы, полностью признавая все обвинения, просите дать вам возможность искупить свои преступления честным трудом?

– Да, – кивнул Громов. – Если партия и правительство смогут мне поверить…

– Больше вы не хотите сделать никаких заявлений? Арестованные часто жалуются на своих следователей – что они необъективны, извращают показания. Бывает ведь и такое…

– Нет, на следователей у меня жалоб нет. Я сам во всем виноват. Не знаю, какое безумие на меня нашло, что я впутался в эту историю…

Берия как-то сразу помрачнел, нахмурился, внимательно посмотрел на Громова и сказал со слегка усилившимся акцентом:

– А ведь вы не мальчик, которого можно обмануть, вовлечь куда-то. Вы – взрослый человек, коммунист, красный командир. И судя по вашим показаниям, совсем не такой запутавшийся и обманутый, каким хотите себя изобразить. Вы матерый враг, и ваши методы не так просты, как могут показаться…

Кабинет дрогнул и поплыл перед глазами. Господи, да неужели еще не все? В этот миг Громов люто ненавидел того парнишку-лейтенанта и свою дурацкую просьбу о помиловании. Лежал бы сейчас в матушке-земле, никаким чекистам недоступный…

Берия наклонился над папкой и сухо спросил:

– Когда и при каких обстоятельствах вы завербовали в организацию комдива Аронова?

Громов мучительно попытался вспомнить содержание протоколов, которые он подписывал, но не смог и ничего не ответил.

– Когда у вас был разговор с полковником Субботиным о намерениях убить товарища Ворошилова?

Этого он тоже не помнил.

– Молчите? Правильно молчите, – Берия взял со стола листок бумаги, – потому что, согласно этой справке, в указанный вами день полковник Субботин находился в госпитале и никак не мог беседовать с вами в Академии. Как вы это объясните?

Берия внимательно, не отрываясь, смотрел на Громова – пенсне делало его глаза круглыми, как у совы. Он молчал несколько секунд, потом внезапно вскочил:

– Почему вы все время врете, Громов?! Ваши показания – чушь собачья, они ни с чем не стыкуются. Вы оговорили многих честных людей, которые из-за вас тоже попали в НКВД. Это был ваш метод борьбы с советской властью? По чьему заданию вы все это делали?

Он почти кричал, еле заметный акцент резко усилился, так что иногда его с трудом можно было понять.

Сколько раз Леонид Михайлович проклинал себя за вспыльчивость, но не смог сдержаться и теперь. Он тоже вскочил и закричал, глядя в эти круглые глаза – и когда только Берия успел обойти стол и оказаться рядом?

– Почему? Вы в самом деле не знаете? Я-то не мальчик, а вы кто, если задаете такие вопросы? Да если бы от меня потребовали подписать, что я продавал верблюдов из штаба Ленинградского округа марсианам на колбасу, я бы и это подписал!..

Кто-то схватил его сзади и заставил снова сесть. Продравшись сквозь туман в глазах, он увидел: Берия сидит напротив, и теперь они разделены только маленьким столиком. Тот сказал что-то по-грузински, Громова отпустили, и он бессильно обмяк в кресле. Вот теперь уж точно конец.

– Так-то лучше, товарищ комдив, – внезапно улыбнулся замнаркома. – Вот это правильное поведение. Человек должен бороться до конца, иначе какой же он мужчина?

– Что? – не понял Громов.

– Может быть, все же скажете правду: вы на самом деле были членом антисоветской организации? Или вас заставили оклеветать себя и других, – Берия снова помрачнел, – используя недозволенные методы следствия? И так запугали, что приходится применять особые приемы, чтобы заставить вас защищать свою жизнь?

Тем временем второй человек, находившийся в комнате – тоже по виду кавказец, высокий и очень толстый, поставил на столик вазу с фруктами, небольшую водочную стопку с коньяком и положил пачку папирос.

– Пейте, – приказал Берия и, увидев, что Громов медлит, нетерпеливо добавил. – Выпейте, вам надо успокоиться. Берите виноград, он только что из Грузии. Если хотите, можете курить. Когда придете в себя, расскажете мне все, что с вами здесь было. И не надо смотреть на меня таким волком. Мы не отвечаем за действия врагов, пробравшихся в НКВД…

Немного успокоившись, Громов начал говорить. Берия слушал внимательно, переспрашивая, уточняя, время от времени перекидывался парой фраз по-грузински с высоким кавказцем, которого, как оказалось, звали Богданом. Описания пыток он, поморщившись, велел пропустить, зато очень тщательно выспрашивал, как составлялись протоколы, при каких обстоятельствах в них появлялись новые имена. Наконец они закончили, и лишь тогда Берия вернулся на свое место за столом.

– Мы уже проверили ваше дело. Все это чушь. Пишите отказ от показаний, станем готовить его для Военной коллегии, на реабилитацию. Вот только не обещаю, что это будет быстро. Как у вас со здоровьем?

Громов пожал плечами. А как, спрашивается, у него могло быть со здоровьем, когда полтора месяца молотили чем попало и куда придется.

– Вы плохо выглядите. Мы отправим вас в больницу, – Берия достал из папки лист бумаги, взглянул: – Товарищ Шапошников дал вам очень хорошую характеристику. Он пишет, что вы, хотя и непригодны из-за некоторых особенностей характера к штабной работе, но преданы своему делу и грамотный, талантливый специалист. Поэтому у меня будет к вам просьба… Не приказ, а именно просьба. Я дам вам список военных. Попрошу составить на каждого из тех, кого вы знаете, краткую характеристику как на специалиста. Не надо писать ни о верности партии, ни о человеческих качествах. Только о том, что собой представляют эти люди в военном отношении. И еще: какие принципы стратегии и тактики они исповедуют…