Читать интересную книгу Последний бой Лаврентия Берии - Елена Прудникова

Дверь последней парадной выходила не на улицу, а за углом, в переулок. Павел вышел, незаметно огляделся – пусто, лишь двое пацанов сосредоточенно разглядывают что-то на асфальте. Майор быстро перешел на другую сторону, нырнул во двор, потом во второй, в третий… И лишь после этого отправился туда, куда шел, время от времени проверяя, нет ли слежки. Но «хвост» явно отстал, да и интуиция молчала.

И ничего себе сюрпризы! Интересно, кто же за ним ходит?

Громов был, как и в прошлый раз, невозмутим и чуть-чуть, самую малость ироничен.

– Было у меня такое ощущение, что мы с вами еще увидимся, – опять же неясно, одобряет он или осуждает настырность майора Короткова.

В этот раз чай они пили в генеральском кабинете, его дочь и девочки только заглянули поздороваться. Письменный стол был завален исписанными листками бумаги, и собеседники устроились за журнальным столиком, присовокупив к чаю еще и коньяк.

– Я сразу понял, что вы не из-за вредительской деятельности Берия ко мне пришли, – с легкой усмешечкой сказал генерал-лейтенант, сосредоточенно разглядывая коньяк, который он прокатывал по стенкам бокала. – Во-первых, следователи по домам не ходят, они слишком много о себе понимают. Во-вторых, разведчиков никогда не привлекают к прокурорской работе, еще чего не хватало! Не знаю, какое у вас задание, товарищ майор, но со мной вы можете говорить прямо…

– Хорошо, – кивнул Павел. – Буду говорить прямо. Какое у меня задание, я вам объяснить не могу. Не имею права.

– Тогда не обижайтесь, если я расскажу только то, что не составляет никакой тайны – ни государственной, ни военной.

– Никаких тайн я у вас выпытывать не буду, товарищ генерал-лейтенант. Мне нужна консультация по двум вопросам. Один из них, можно сказать, личный, связанный с докладом, который я готовлю для нашей парторганизации. Доклад о «деле Тухачевского». Чтобы правильно оценить опасность происходившего, мне не хватает нескольких мелочей.

Громов по-прежнему созерцал коньяк в бокале. Услышав, что Павел слегка запнулся, он кивнул.

– Да-да, я вас очень внимательно слушаю.

– Как вы полагаете, были ли у Тухачевского шансы на успех?

– Непростой вопрос, Павел Андреевич. Я бы сказал, и да, и нет. Наибольшие шансы имел его последний план – во время первомайской демонстрации перебить членов правительства, собравшихся на Мавзолее, тем более если к этому прибавить еще и пулеметную очередь по колоннам демонстрантов. При одном условии: у них должен был быть свой человек в Политбюро, который взял бы на себя управление страной, сделав вид, что ведет ее прежним курсом. Иначе троцкисты не продержались бы и дня, их бы смели, при необходимости – вместе с Кремлем. И еще при одном условии: если бы они проделали это не 1 мая тридцать седьмого года, как собирались, а 7 ноября тридцать шестого. Причины у них тогда уже были, тучи над ними уже собирались. Начались аресты среди троцкистов в армии, и военные заговорщики не могли не понимать, что в самом непродолжительном времени доберутся и до них. Они же прозаседались, увязли в обсуждениях и согласованиях, упустили время. А в мае было уже поздно. Нападать надо, когда тебя не ждут, а в тот день их ждали и были готовы. Мне рассказывали, что товарищ Ворошилов, впервые за много лет, пришел на демонстрацию с пистолетом. Я полагаю, пистолеты были в карманах и у других членов Политбюро, и не думаю, что Тухачевский умел пользоваться личным оружием лучше, чем товарищ Сталин. Говорили про снайперов на крышах ЦУМа – в это я не очень верю… но меры наверняка были приняты серьезные.

– А как вы мыслите насчет другого их плана – использовать войска?

– Глупая авантюра. Какие войска стали бы штурмовать Кремль? Кто бы их поднял?

– А если бы Тухачевский был наркомом обороны?

Громов поднял глаза, быстро и внимательно взглянул на Павла и заговорил медленнее и четче.

– В той ситуации это бы ничего не изменило. Тогда была совсем другая армия. Гораздо менее дисциплинированная и более бдительная. Получив приказ о захвате правительственных зданий, красноармейцы повязали бы своих командиров и стащили их на Лубянку. Если бы это происходило сейчас – другое дело. Сейчас армия приучена выполнять приказы, особенно если они умно отданы. В этом смысле, кстати, Тухачевский действовал умно. На середину мая он назначил учения, и мог отдать войскам приказ войти в Москву якобы для отработки действий в городе, не открывая истинного смысла операции. Впрочем, когда дошло до дела, он оказался слишком нерешительным. Для таких вещей нужен другой человек.

– Какой?

Еще один прямой взгляд генерала, усмешка.

– Бесстрашный и решительный. С репутацией командира, который не потерпит неповиновения. Например, такой, как маршал Жуков. Кстати, известно ли вам, что именно Жуков первым схватил Берию при аресте?

– Откуда вы знаете? – недоверчиво спросил Павел.

– Там присутствовало человек десять военных в высоких чинах, из штаба ПВО и министерства обороны. Вы же понимаете, при таком количестве участников слухи поползли мгновенно. А брать Берию – дело опасное, он старый чекист, умеет и стрелять, и драться. Если бы у заговорщиков в 1937 году был такой человек, как Жуков, он мог бы совершить переворот. Но его не было… Ну что, я ответил на ваш личный вопрос?

– Вполне. Большое вам спасибо, товарищ генерал. А теперь тот вопрос, который я должен был задать в прошлый раз, но не сразу сообразил, вы уж простите. Что вы написали в своей докладной Берии и какие выводы сделали в ответ на его вопросы?

– Это была не докладная, скорее – аналитическая записка. Видите ли, товарищ майор… Уже тогда я был убежден: такой погром в армии, какой учинил Ежов, просто так произойти не мог, да и Берия говорил о врагах в НКВД и явно имел в уме и неразоблаченных врагов в армии. Но я был слишком жестоко научен, никому не доверял и решил не играть с огнем. Я выполнил только ту работу, которую мне поручили, не сделав никаких обобщений. К какому выводу пришли на Лубянке, не знаю, думаю, не я один составлял такие записки. А вот впоследствии… если это вас, конечно, интересует…

Громов взялся за бутылку, подливая коньяк. Павел кивнул:

– Да, интересует. Это очень важно.

– Впоследствии, уже на фронте, глядя, как развиваются события, я вернулся к этой теме. А в госпитале – времени там было много – сделал и некоторые весьма интересные обобщения. Образование у вас какое? Фронтовое?

– Примерно так, – кивнул Павел.

– Тогда постараюсь говорить попроще…

Генерал Громов был действительно выдающимся военным теоретиком – если судить по тому, как просто он умел объяснять сложные вещи.

В 20-е – 30-е годы в европейском военном сообществе вошла в моду идея быстрой сокрушительной войны. Ее разрабатывали одновременно в Советском Союзе и в Германии, и в каждой стране военная мысль оформила ее по-своему. У нас она называлась стратегией сокрушения, в Германии – блицкригом. Стратегия была одинаковая, но вот армии разные.

Немцы уже тогда смертельно боялись войны на измор – той самой, которой они не выдержали в Первую мировую. Тем более для их технически оснащенной, дисциплинированной и толково организованной армии стратегия блицкрига подходила идеально.

У нас же мнения разделились. К началу 30-х годов в советской военной мысли оформились два направления – «стратегия сокрушения» и «стратегия измора». Первая нашла свое воплощение в знаменитых формулах «могучим ударом», «малой кровью на чужой территории», которые так дорого обошлись Красной армии в сорок первом. Вторая обходилась без формул, зато с постоянными ссылками на войну 1812 года, а методы своих оппонентов «оборонщики» презрительно именовали «кавалерийским наскоком».

Лидером первого направления был Тухачевский, легендарный командарм гражданской войны. Он считался лучшим военачальником Красной армии, хотя в военных кругах над ним посмеивались, называли генералом-подпоручиком и говорили, причем небезосновательно, что любимцу Троцкого[65] не хитро делать любую карьеру. Потом, как лучшего из боевых командиров, его поставили начальником Военной академии Красной армии – правда ненадолго, однако он успел вообразить себя теоретиком и начал продвигать свои теоретические разработки.

Лидер второго направления – «оборонщиков» – Свечин был человеком по-настоящему образованным, уже в Первую мировую войну служил в Генеральном штабе и хорошо знал как возможности армии, так и возможности страны. Зато имел неподходящее происхождение – из «военспецов», а его теория не нравилась малообразованным, но чрезвычайно решительным командирам гражданской войны.

Эти двое схлестнулись всерьез, и вслед за ними все военные теоретики разделились на два лагеря. Спорили отчаянно, тем более что оба «главнокомандующих» отличались на редкость скверным характером и в выражениях не стеснялись, а вслед за ними не стеснялись ни в методах, ни в выражениях и их сторонники. А когда в 1930 году ОГПУ занялось военными,[66] в ход пошли не только аргументы, но и доносы. И точно так же сводили счеты в тридцать седьмом.