А я был весь грязный, в порванной рубашке, с пятном крови на плече, чумазый, совершенно жалкий.
Под лестницей я минут десять стоял на коленях, как дрессированная собака.
У меня болели запястья.
А она надувала такие огромные, такие цветные в этом свете пузыри. Володя вел ее под руку, а потом они остановились в центре зала.
– Какая красивая пара, – сказала Диана. Я увидел, что она танцует с Андрюшей. Диана сказала Андрюше:
– Зря Боря говорит, что ты лох педальный. Ты, по-моему, высокий такой и красивый.
Андрюша явно выглядел растерянным, глаза у него были, что называется, по пять копеек.
Я закрыл глаза и вздохнул. Этот вечер не мог стать хуже.
А потом ко мне подошла Валя. Сначала я ее не заметил, ведь глаза у меня были закрыты, и она встряхнула меня.
– Потанцуй со мной, – сказала Валя. Прозвучало довольно грубо и безапелляционно.
– Я упал, – сказал я. – Весь грязный.
Она сказала:
– Это ничего.
Я аккуратно взял ее за руку, и мы пошли туда, где танцевали Володя с Маргаритой и Андрюша с Дианой.
– Тебе не неприятно? – спросил я.
– Было бы неприятно, я б не пригласила, – буркнула Валя.
Мы развернулись друг к другу, и я взял Валю за плечи. Она тоже положила руки мне на плечи, я поморщился от боли, и она отдернула правую руку.
– Ой, прости.
– Ничего, – сказал я. – Ты очень красивая.
Валя нацепила на себя браслеты из бисера, две пары бус и четыре колечка. На ней была пышная розовая юбка, и я почему-то вспомнил, как красиво она катается на коньках.
– Правда так думаешь? – спросила Валя. – Или научил кто?
– Правда так думаю, – сказал я. Глаза ее распахнулись, а потом она почти сразу отвернула голову.
– Понятно, – сказала Валя.
Песня играла тоже очень красивая, я такой не знал. Мы молчали.
Бегали по кругу Мила и Ванечка. Кажется, Мила его догоняла. Ванечка кричал:
– Не хочу танцевать!
Мила, вероятно, очень упорная девочка.
– Не бегай, Ванечка! – кричала Антонина Алексеевна. Алеша спал на двух приставленных друг к другу стульях.
В песне пелось о любви, но слова я сейчас почти забыл. Я смотрел на Валю, и ее глаза вдруг показались мне почти совсем прозрачными – надо же, какой необычный цвет.
Не то чтобы мы танцевали очень хорошо. Скорее, переминались с ноги на ногу. Но еще никогда я не был с девочкой так близок. Она странно пахла, по́том, но более нежно, не как мальчишки, а еще поверх пота – чем-то сливочным и цветочным одновременно, будто розу опустили в сгущенку.
А потом она меня поцеловала. Подалась вперед резко, как будто хочет стукнуть, и прижалась губами к моим губам.
И в тот момент я пожалел, что, когда она плакала на кушетке перед первой процедурой, я ее не утешил.
Я крепко обнял Валю, и мы стояли вот так. Ее губы были очень горячими.
Потом она сказала:
– Мне надо подышать.
Я сказал:
– Тебе не понравилось?
Она отправилась на площадку, а я последовал за ней. Мы протиснулись в приоткрытое окно, оказались в ночной прохладе. Валя подошла к перилам и остановилась, я встал рядом с ней. И вдруг мне показалось, что мы взрослые.
Вернее, что мы могли бы быть взрослыми. Она развернулась, локтями оперлась о перила, задрала голову и сказала:
– Не думай, ничего серьезного.
– Мне было с тобой очень хорошо, – сказал я.
– Не привыкай.
Я сказал:
– Но я думаю, я тебе не подхожу. Ты такая хорошая, сильная и волевая девочка. А я…
Тут я осекся, не зная, как продолжить.
– Наверное, я сумасшедший.
И тогда Валя сказала замечательную вещь.
Она сказала:
– Тебя с детства готовили к тому, что тебе причинят очень много боли, а потом ты умрешь. Конечно, ты сошел с ума. И я сошла с ума. Мы все сошли с ума, только по-разному.
Она снова развернулась к перилам, посмотрела на небо, потом плюнула вниз.
– Мы все здесь безумны, – сказала Валя. – Как в «Алисе в стране чудес».
И мне стало так хорошо и приятно, так тепло. Я попытался взять ее за руку, но Валя ударила меня по руке.
– Не зазнавайся, сказала же.
Музыка еще играла, и я увидел Фиру и Борю. Они танцевали на улице, в отголосках музыки, и совсем не так, как мы. Боря прижимал к себе Фиру за талию, крутил ее по-всякому, а она смеялась.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
– Мадам! – говорил он. – Жаль только я покину вас, когда закончится музыка!
– Это еще почему? – спросила Фира.
– Потому, – сказал Боря. – Что я сегодня здесь, а завтра там.
Они тоже играли во взрослых, и со стороны это выглядело смешно. Боря притянул Фиру к себе, и это у него вышло, как мне показалось, совершенно так, как сделал бы товарищ Шиманов со своей женой.
– Сейчас засосутся, – сказала Валя.
Фира засмеялась, я даже услышал эхо. Они бы, наверное, и правда, поцеловались. Но тут произошло третье ЧП.
Фира вдруг обмякла. Сначала я подумал, что она притворяется и играет. Видимо, Боря тоже так подумал, потому что он засмеялся.
А вот Валя сразу сказала мне:
– Надо к Максе!
Мы побежали в зал, схватили Максима Сергеевича, стали говорить, что Фира потеряла сознание. Музыку так и не выключили, но вокруг нас сразу все столпились.
Максим Сергеевич побежал вниз, а мы побежали за ним.
Фиру отнесли в особое медицинское крыло, куда не пустили Антонину Алексеевну, Ванечку, Алешу, Милу, Маргариту и Диану.
А мы стояли в белом коридоре и ждали.
Максим Сергеевич спросил:
– Что ты такой грязный, Жданов?
Я не стал говорить. Боря стоял, тесно прижавшись к двери, слушал. Когда Эдуард Андреевич распахнул дверь, Боря прямо на него и упал.
– Осторожнее, Шиманов. С Кац все в порядке, просто немного ослабла. Такое бывает.
– Она долго в себя не приходила!
– Но все ее показатели сейчас в полном порядке. Это кратковременное помутнение.
Боря кусал губы, мы смотрели на Эдуарда Андреевича, Максим Сергеевич ожесточенно тер виски.
А потом из процедурной вышла и сама Фира. Она помахала нам и сказала:
– Привет, ребята.
И улыбнулась.
– Вы так волновались.
Будто бы это удивительно!
Вот как закончилась дискотека.
Запись 70: Мясная ночь
Все-таки я подумал и решил, что надо написать еще и о том, как закончилась эта странная ночь.
Никто не гнал нас спать. Мы сидели у Фиры в номере: девочки праздничные и в блестках, мальчики в серьезных костюмах. Я был особенно ужасен на вид: с земляным пятном на груди и кровавым пятном на плече.
Фира лежала на кровати, ее рука самым драматичным образом свешивалась вниз. Рука, покрытая блестками, совсем еще детская, бледная и в красных пятнах.
Впрочем, красные пятна постепенно сходили на нет.
Боря и Валя сидели на кровати Фиры, Валя гладила ее по голове, а Боря, кажется, был раздражен.
Я думаю, он хотел ее поддержать, но волновался и злился оттого, что не знал как.
Мы с Володей и Андрюшей сидели на Валиной кровати. Володя очень по-взрослому сцепил руки в замок. Андрюша выглядел крайне обеспокоенным. Я, наверное, тоже.
Я все повторял:
– Ты уверена, что приходишь в себя?
А Фира терпеливо отвечала каждый раз одно и то же:
– Да, Арленчик, мне уже лучше.
Танцы закончились, итог их был странным. Но остались девочки и их блестки, высокие начесы, праздничные костюмы.
Андрюша сказал:
– Если честно, я утащил одну гирлянду.
– Что? – спросил я.
– Я утащил одну гирлянду, – сказал Андрюша. – Не знаю, зачем я это сделал. Но я так сделал. Хочешь, украсим твою комнату, Фира?
– Надо немедленно сообщить, – сказал я, а потом осекся.
– Вот-вот, – сказала Валя. – Идите за своей гирляндой.
Мы с Андрюшей развесили гирлянду над кроватью Фиры, приклеили ее скотчем, сложив в волну. Володя выключил свет, и Фира теперь лежала под прекрасными огнями, совершенно новогодняя.
Под этим ярким, разноцветным светом она выглядела почему-то еще более нездоровой.