Впрочем, человек, который написал эту фразу, покинул зал, когда заиграл первый медленный танец. Мне очень не хотелось выглядеть неловко.
Расскажу, однако, вот о чем: когда свет выключили, мы с Андрюшей увидели, насколько на самом деле красиво украсили зал. По-настоящему ярко загорелись «московские фонарики» и другие гирлянды, и все засверкало.
Разноцветные огоньки окружили нас, в темном пространстве они казались далекими звездами, кусочками Космоса, до того странными, до того сказочными, но вполне реальными.
В этой темноте я совсем потерялся. Огоньки блистали вокруг, верещали девочки, играла музыка, бегал Ванечка.
Мне стало душно и волнительно, и я, последовав недавнему примеру Антонины Алексеевны, проскользнул в приоткрытое окно на площадку.
Впрочем, может, сто́ит это окно, если оно ведет на площадку, назвать балконной дверью? Не знаю.
Вечерний воздух показался мне прохладным и свежим. Меня встретили другие огоньки – белые огоньки звезд, рассыпанных на низком ночном небе.
Мне вдруг стало чего-то очень жаль, но я не понимал, о чем жалею, просто дыхание перехватило.
Ах, как мы красиво украсили зал, как здорово!
Я увидел Найду. Она лежала у мусорных баков и кормила щенков. Я решил подойти к ней и поздороваться, но не стоило мне спускаться. Первое ЧП вечера. Вот что случилось дальше:
– О, какая встреча, господин стукач, сэр!
Боря затянул меня под лестницу и сказал:
– Ну привет.
От него все еще пахло алкоголем. И, по-моему, пахло даже сильнее.
Я сказал:
– Ты это заслужил.
Под лестницей было довольно грязно, в темноте белели большие, обглоданные говяжьи кости.
Боря сказал:
– Бедный ты, бедный, лох педальный, никто тебя, кроме меня, жизни не научит.
Получилось у него до того театрально, что я даже восхитился, а потом Боря ударил меня в живот.
Он быстро и больно пнул меня по коленям, и я упал на землю. Мелкие камушки впились в колени, я сразу пожалел о брюках, вдруг повредятся.
А потом Боря достал фонарик, схватил меня за волосы и стал светить мне в глаза.
– Света боишься, боишься, да? Боишься теперь, больно?
Голову тут же пронзила сильная, острая боль. Со мной теперь такое случается, если я слишком долго смотрю на солнце. Но от фонарика боль оказалась сильнее и глубже.
– Знаю, больно, – сказал Боря почти ласково. – Это потому что ты, дурочка тупенькая, ничему не учишься.
От света и боли я страшно растерялся.
– Значит так, – сказал Боря. – Слушай-ка сюда. Сейчас пойдешь к Максе и попросишь пустить меня обратно, понял?
Фонарик на секунду потух, все залило красным, потом я увидел лицо Бори. Оно стало совершенно дьявольским – злой, зубастый Боря. Тем сильнее был контраст с очаровательной, смазливой внешностью, которой наделила его природа.
– Нет, – сказал я. – Это ты неправ, а не я. Я ничего делать не буду.
– Нет, будешь делать, что я говорю. Всегда делал, и сейчас будешь! Знаешь, почему ты отказываешься? Не от того, моя бедная детка, что ты такой смелый! Ой, не от того!
А я подумал, как бы отстраненно, почему я, правда, не сопротивляюсь? Я ведь мог бы, я сильный. Однажды я так схватил Борю за запястье, что синяки не сходили неделю.
Недостойное солдата поведение, без сомнения, решил я. И со всей силы боднул головой Борю в живот. От неожиданности он пошатнулся и упал. Некоторое время мы дрались, потом я сильно ударил его головой о землю и тут же вскочил на ноги.
– Боря! Ты в порядке, Боря?
Я протянул Боре руку. Взгляд у него был затуманенный. Боря, вместо того, чтобы принять мою помощь, уперся грязным ботинком мне в грудь, поелозил, пачкая белую рубашку.
– Глупышка, – сказал он. – Сам не знаю, чего я от тебя хочу.
– Думаешь, я на тебя управу не найду?
– Народы всего мира солидарны с твоей борьбой! А ты найди!
Он засмеялся, я схватил его за ногу, сжал, как мне показалось, больно его лодыжку.
– Убери свои грязные…
И тут Боря вытащил из кармана складной нож, поддел лезвие, и оно блеснуло в темноте, как клык животного.
Я сказал:
– Это несерьезно.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Он сказал:
– А то! Это я так прикалываюсь, не бойся!
Он так и лежал, рассматривая лезвие ножа.
– Ты, кстати, как считаешь, могу я «ебануться» после всей это медицинской «хуеты»? Я думаю, я могу «ебануться». Еще как. Вставай, короче, на колени.
– Я тебе не верю.
– Ладно, – сказал Боря, а потом резко сел, подался ко мне, и лезвие уткнулось мне в живот так, что стало больно. Я посмотрел, нет ли крови. Крови не было.
– Встань на колени, – сказал Боря. – И извинись.
Я посмотрел на лезвие, оно блестело, потом посмотрел на Борю, он тоже весь сиял. Потом я встал на колени и сказал:
– Извини меня, хотя, конечно, я не виноват.
Боря тоже встал на колени, разглядывая меня, теперь наши лбы почти соприкасались.
– Ой, блин, какой ж ты упрямый, – сказал Боря и встал. Лезвием он дотронулся до моего лба.
– Настоящий рыцарь, – сказал он.
– Рыцарей посвящали мечом, – сказал я. – И касались плеч.
Боря кивнул, улыбнулся, показав мне зубы.
– Умница.
И прикоснулся лезвием к моему правому плечу, надавил, на этот раз ткань треснула, кожа поддалась, и выступила кровь.
– Служи теперь, – сказал он. – Как собака. Сделай лапки.
Приглушенно доносилась музыка, белели кости, впивались в колени камушки.
– Давай, – сказал Боря. – Как собачка.
В этом было что-то такое детское и одновременно такое неправильное. Я медлил, и Борин нож сильнее уткнулся мне в плечо.
– Я могу терпеть, – сказал я.
– Я знаю. Могу тебе руку пилить, а ты будешь терпеть, – сказал Боря. – Это так тупо, но вот такой вот ты человек.
– Ты всегда говоришь так, словно ты на сцене.
– Жизнь – это мюзикл. Хочешь споем?
Я сказал:
– Если я это сделаю, ты отстанешь?
– Хорошая это в жизни позиция. Отстану.
Я вытянул руки.
– Нет, – сказал Боря. – Руки чуть согнуты. Вот так.
Он сам все сделал, как ему надо.
– И не надо делать такой скучающий вид. Пальцы согни.
– Ладно.
Это было не слишком удобно, запястья даже болели.
– Служишь? – спросил Боря.
Я кивнул.
– Служи.
Так мы стояли некоторое время. Мои колени болели, и я думал о пистолете для забоя скота. Я не знал, где Боря прячет его, а неизвестность – пугает. Вдруг он прячет его здесь, в таком укромном месте? Объективно: тайник хороший. Вдруг, думал я, прямо сейчас Боря выудит его откуда-то из темноты? Тогда он прижмет дуло к моему лбу и будет смеяться. А я ведь так и буду стоять на коленях, мне не хватит духу среагировать, или я не соображу, что нужно делать. Стержень пробьет мой череп. Все это случится со мной, потому что я это заслужил. Боря скажет, что я – послушная скотина. И выстрелит. Блестящий в темноте серебряный пистолет, стержень в голове, Борин смех. Все эти образы заполняли мою голову, и я все ждал Бориных слов, я ждал, что он скажет что-то вроде:
– А теперь я тебе кое-что покажу, тупая ты скотина! Это будет наш с тобой главный номер!
Но Боря сказал только:
– Надоело.
Я сказал:
– Хорошо.
Он ушел, а я еще некоторое время стоял на коленях под лестницей, среди белеющих костей, сложив лапки, как цирковой пудель.
Мне почему-то очень сильно захотелось заплакать, но я подумал, что если заплачу, вечер будет окончательно испорчен. И я принял необычайное для себя решение – вернуться на дискотеку.
Я поднялся по лестнице, почему-то совершенно не опасаясь Бори, зашел в ярко освещенный зал, и тут свет погас, как назло, снова! А потом произошло второе ЧП.
Отчего я бежал, к тому и вернулся.
Медленный танец.
И я увидел ее – самую красивую девочку на свете, Маргариту.
Они с Володей вошли через главный вход. На Маргарите было удивительно красивое белое платье. В темноте она походила на призрака. Ее золотые волосы рассыпались по плечам. В свете «Московских фонариков» и других гирлянд Маргарита и вовсе казалась феей. Она жевала жвачку и надувала пузыри.