Пусть себе барахтаются… Красные брызги будут до конца дней гореть на его коже. Он хотел только одного — вернуться домой, сжечь одежду и снова стать англичанином, счастливым и незрячим.
Гл. 14
— Сэр, рапорт капитана Сэвиджа в трех экземплярах.
Майор Пекхэм, затянутый в безупречный алый с белым мундир, возился с узлом, стягивавшим пачку бумаги. Булстрод ждал, сложив руки на столе и, прищурив глаза, внимательно изучал майора. Он тоже был в форменных белых брюках, полагающихся на жаркий сезон, но без мундира. Внезапно он сказал:
— Третья пуговица снизу, майор. Следите, чтобы больше такого не было. Благодарю вас.
Едва заметно подмигнув Родни, он взял бумаги, и, хмыкнув, опустился в шезлонг. Остальные уселись вокруг: слева — Родни и залившийся краской Пекхэм, справа — Кэролайн. Начав проглядывать исписанные каллиграфическим почерком страницы, полковник проревел:
— Прюнелла!
Мышиная возня внутри дома затихла, по коридору торопливо прошуршали шажки, и на веранду рысью выбежала миссис Булстрод. Она подошла к стулу мужа и остановилась, склонив голову и сложив руки.
— Да, дорогой?
Не поднимая головы, он сказал:
— Завтрак — вели убрать со стола. Бифштекс был пережарен. Накажи, кого следует.
— Да, дорогой.
Миссис Булстрод торопливо скрылась в доме. Она выглядела еще более нервной, чем обычно, но не казалась ни пристыженной, ни рассерженной.
Булстрод продолжал читать, подергивая себя за ухо. Кэролайн смотрела на него, сердито блестя глазами. Ординарец унес грязные тарелки; Родни отметил, что, судя по остаткам, полковник завтракал острым супом с пряностями, бифштексом, тушеными почками и бутылкой кларета. Миссис Булстрод, похоже, ограничилась чашкой чая.
Он перевел глаза на вазу с папоротником, подвешенную на цепях над его головой. Вокруг висели циновки из кокосового волокна, с которых на плитки пола капала вода.[82] Снаружи в дремлющем саду пылало солнце, а здесь стоял пещерный мрак и не было ни одной тени. Влажный воздух приглушал все звуки — и плеск воды, которой водонос поливал циновки, и скрип панки в доме, и стук дятла по дереву. Рубашка Булстрода промокла от пота; капли пота проступали на его лысине и сбегали по лицу вниз, в бороду. За спинкой его кресла стоял мальчик и обмахивал его сплетенным из травы ручным опахалом. При каждом взмахе вонь от его рубахи достигала всех остальных. Снова появился ординарец и поставил на стол блюдо с нагпурскими апельсинами. Булстрод отложил бумаги и принялся чистить апельсин.
— Что, пришел в себя, Сэвидж? Вчера ты еле ноги таскал, верно?
— Я устал, сэр.
Сегодня было одиннадцатое апреля, суббота. После встречи с Шумитрой на окраине Кишанпура, он добрался до своего эскадрона, разбившего лагерь в джунглях. Было четыре утра, четверг. Большую часть дня он проспал, в четыре пополудни они двинулись на Бховани, и прибыли туда в три часа утра в субботу. Через четыре часа он явился в бунгало Булстрода, чтобы представить рапорт, и полковник послал за Кэролайн и Пекхэмом, чтобы они тоже присутствовали. К тому моменту он и вправду сильно устал: он проскакал сто тридцать миль при температуре от 90 до 105 градусов в тени,[83] и в придачу, дважды переплыл Кишан. Но не физическая усталость была причиной тому, что из зеркала на него смотрело изможденное лицо с напряженными складками в уголках рта. Он побывал в подземелье чувств, и носил на себе отметины своего опыта. Он думал, что никто этого не заметит, но у Булстрода всегда был острый глаз, а у девушки — непредсказуемые вспышки сочувствия. Они оба поняли, что он истощен душевно. Это было вчера. Сегодня он чувствовал себя менее усталым, но более вялым. Его работа была закончена. Булстрод провел день и ночь, думая, что теперь предпринять, и теперь они собрались в бунгало, чтобы услышать его решение.
Булстрод сказал:
— Ты не просто устал, мальчик. Ты все сделал правильно, если не считать того, что нарушил приказ. Что касается рапорта: ты уверен, что рани поняла — эти парни охотятся за ней?
— Да, сэр.
Вчера он сказал, что предупредил рани об опасности, но не упомянул, где и как они встретились. Он старался не смотреть в глаза полковнику и заметил, что при таком освещении на руках Кэролайн четко проступают голубые жилки вен.
— Ну и хорошо. Не хотелось бы думать, что она погибла из-за нас. Теперь пусть она сама расхлебывает кашу — или заставит других ее расхлебывать, а? Скорей всего, она уже вздернула дюжину-другую заговорщиков, можете мне поверить.
Вошел слуга и подобрал с полу апельсиновые корки, которые Булстрод бросал туда, пока ел. Он продолжал, не переставая жевать:
— Жаль, что у тебя не было возможности потолковать с Пуршоттам Дассом. Это главный жрец тамошнего храма, толстяк с красной полосой на лбу. Это шиваитский храм: они молятся Шиве как творцу, богу плодородия и разрушения сразу. У них есть отлично расписанная рукопись «Шива Пураны»[84] — там перечисляются тысяча и восемь имен Шивы. Не видел фриз с изображением праматхов?[85] Самый лучший образец резьбы от Дели до Нагпура: когда смотришь на него, кажется, что камень живет. Чертовски жаль! Впрочем, у тебя были другие дела. Значит, так.
Я внимательно прочел рапорт. Положение таково: или Серебряный гуру, он же рядовой-как-бишь-его врет — или он говорит правду. Допустим, он говорит правду. Мы отправляемся к Делламэну и он клянется, что все это вполне официально и чисто, но слишком секретно, чтобы объяснять женщинам, и таким неотесанным солдатам, как мы. И, Богом клянусь, он может быть прав. Этим парням — комиссарам, коллекторам, резидентам — часто приходится самим угадывать, какой должна быть политика и действовать на свой риск и по своему усмотрению. Если они угадывают неверно, а хуже всего — если они слишком пристают к вышестоящим с вопросами и заставляют тех поступать по-христиански, их по-отечески похлопывают по спине и отправляют лет этак на двадцать коллекторами в какой-нибудь Дырапур. Не забывайте, что за Делламэном уже должен числиться какой-то грешок, иначе его бы не загнали в наше захолустье, с его-то мозгами!
Отсюда следует только одно — по возможности никуда не соваться. Мы — солдаты, рабочие орудия чертовски огромной машины, и лучше нам держать пальцы подальше от ее внутренностей, а то может случиться Бог знает что. Мне глубоко плевать, пусть Делламэн берет взятки хоть до Судного дня! А рани заслуживает, чтобы ее убили.
Моя обязанность — убедиться, что Делламэн в курсе происшедшего и в частном порядке отослать рапорт генералу. В этом случае Делламэн может делать, что ему вздумается — вправе поступать, как считает нужным. Не забывайте, что мы арендуем эту территорию, а в Кишанпуре никогда не было резидента, так что наш комиссар работает за двоих. Генерал тоже может делать, что ему вздумается; может даже написать главнокомандующему, что в Кишанпуре творится что-то странное. Сами понимаете, что будет дальше: его письмо через генерал-губернатора спустится к Делламэну. Все строго секретно и в итоге — шиш! Вот так. Это все при условии, что гуру говорит правду.