Читать интересную книгу Поездка в горы и обратно - Миколас Слуцкис

— Теперь займусь более эстетичным видом спорта. Скажем, фехтованием! — заявил он Гертруде, добравшись домой. И счастливо улыбался, ибо даже сквозь принесенный с собой туман видел то, чего она не видела.

Впрочем, сестра тоже кое-что видела. Улыбка, словно приклеенная, не отстает, хоть ломает Алоизасу челюсть. Не бросается, как обычно, с волчьим аппетитом на холодный бифштекс с листиками салата. Не сняв брюк, не сложив их аккуратно, чтоб не помять стрелок, валится на диван, как бревно, которое несет и вертит течение.

Едва сунула под мышку термометр — столбик ртути подскочил до тридцати девяти. Гертруда бросилась к телефону, вызвала «скорую». Через двадцать минут под окнами стояла карета с красными крестами, врач констатировал сотрясение мозга.

— Хулиганы? — деловито осведомился он, почесывая пальцем длинный нос.

— Упал. Поскользнулся на улице, — счастливо улыбаясь, прошептал Алоизас. Серьезный диагноз лишь подтверждал серьезность достигнутого им. Изменить уже все равно ничего нельзя, ругайте не ругайте. Сотрясения или чего-то иного. Все, что должно было произойти, произошло.

— Что же будет зимой, если летом так скользко? — загадочно вопросил врач, недоверчиво поводив своим длинным носом. Он торопился и от кофе отказался.

— Думаешь, не знала, что ходишь на кулаках драться? — так презрительно назвала занятия брата в секции бокса Гертруда.

Диагноз врача «скорой» ее не удовлетворил. Засев за телефон, добралась через знакомых до известного невропатолога. Моложавый с проседью франт подтвердил диагноз коллеги. Главное — лежать. Он был сговорчивее — выпил кофе и не помешал благодарной руке Гертруды скользнуть в карман своего пиджака.

— Вы образцово ухаживаете за больным, — похвалил, уходя. — Если что — звоните. Охотно навещу еще раз.

— Мой единственный брат, — скромно прозвучал ответ девушки. Высокая, красивая. Вот только лицо неулыбчивое, строгое.

Выхаживала брата со рвением матери, не сестры. Даже лучше матери, если вспомнить их родительницу. Ни минуты не жила для себя Гертруда — все для продолжателя рода, призванного принести ему известность и славу.

— От тебя конюшней несет, — только и скажет, бывало, бросая в ванну его пропахшие потом майки и трусы.

— Гимнастикой занимаюсь. — Никаких подробностей не сообщал, хотя об этом молили неспокойные, боящиеся выдать себя глаза сестры.

Приходилось строить догадки, где это околачивается братец до глубокой ночи. Пойти проверить в спортзале? — не простит. Как-то раз вернулся с запухшим глазом — синяк держался долго, — Гертруда впервые подумала, что его могут покалечить, даже убить. Молотят мальчика ужасные кулаки, а она, сумевшая уберечь его от смертельной болезни в куда более тяжкие времена, не в силах сейчас, когда все так легко и просто, защитить брата. Это было больнее, чем конкретное несчастье. Долгое время жила под дамокловым мечом страха. Ждала удара, который собьет с ног и ее саму. Боялась и ждала.

И вот у Алоизаса сотрясение мозга. Но он жив.

Снежок едва не сбил с Алоизаса Губертавичюса шляпу. Хохот, сумятица — спустились с неба первые белые птицы. Тут уж деваться некуда — или лепи свой снежок, или удирай прочь. Нахально смеется девчонка в малиновом беретике. Лижет снежный комок, от нее пышет жаром и здоровьем. Наверно, учится с ленцой, но снежки швыряет метко… Не из той ли злополучной группы? Не вовремя этот М. попал в больницу! Просто чертовщина. Сердце давит скверное предчувствие, прямо хоть отказывайся от этой группы. Отказаться? После столкновений с Алмоне И., Аудроне И. и Алдоной И.? Такой его отказ означал бы полную капитуляцию! Точный интернациональный термин придает ему твердость. Малиновая девочка отшатывается от крепко стиснутых челюстей преподавателя. Разве я так страшен? Если хорошенько подумать, тройка из милости не особенно отличается от двойки. Собери зачетки, нацарапай им по тройке и не порть себе нервы! Увы, нервы — это еще не все. Существует такое понятие, как совесть. И есть предмет, который он преподает: эстетика. Она намертво переплетена с этикой. Компромиссик — оскорбление самому себе. Кроме того, где гарантия, что за одной уступкой не последуют другие? Начнут водить, куда вздумается, как быка, которому в ноздрю вдето кольцо. Похохатывая за спиной, будут показывать друг другу пальцами на укрощенного — вот кому можно безнаказанно наложить в шляпу! Ему — ведущему преподавателю и как-никак ученому? Пишущему книгу — крупную теоретическую работу? Правда, до конца еще далековато, но и как не быть тому, если его на куски рвут? И дома, и в институте. Дудки, не позволит он бездельникам водить себя за нос!

Алоизас сурово поглядывает на летающие снежки, а сам чувствует: не из-за этого он набычился. Кто-то снова собирается ломать ему хребет? И вся история с отметками в злополучной группе М. — только фиговый листок? Невидимками подползают и скалят клыки более крупные неприятности? Снежок, просвистевший мимо уха, заставляет повнимательней приглядеться к возникшей ситуации. Чепуха. Никакой истории нет. Есть три студентки, из кожи вон лезущие, чтобы, не сдавая, получить зачет… Подобных «историй» у каждого преподавателя — пруд пруди! И все-таки неспокойно, словно втихомолку окружают таинственные враги. В памяти выстраиваются лица товарищей по кафедре, всплывают физиономии начальства и совсем неожиданно — невзрачная фигурка бывшего коллеги Н. У этого неврастеника idee fixe — разоблачить порядочного человека и хорошего руководителя Эугениюса Э. Алоизас не забыл, как Эугениюс помог ему после той катастрофы в горах. Да-да, катастрофы! Это была ужасающая катастрофа, хотя погибших не хоронили. Все потерпевшие остались живы. Лишь в старину трагедии оканчивались кровью… Вот кто сумел бы трезво оценить ситуацию — Гертруда! Ответственный работник, десятки подчиненных. Не какое-то заштатное учрежденьице — большое министерство. Пока он колеблется — пойти или не пойти, а если и пойти, то к кому? — остановилось такси, высадило пассажиров.

— Скорее, план горит! — Водитель чуть не втаскивает внутрь нерешительно топчущегося Алоизаса.

Старый опытный волк ловко вертит баранку и клянет светофоры, пешеходов, снег. Ишь, обрадовались — белый пух с неба посыпался! Одумаются, когда аварии да травмы посыплются, самая страда у врачей начнется. Шоферам горе — по такой каше тормози не тормози! Алоизас не прислушивается, думает свое: значит, к Гертруде? Решение не радует. Ему невдомек поначалу, что пешим ходом до министерства — три квартала, а водитель выкрутит километровую петлю. Впрочем, пешком к Гертруде неудобно. И в полинявшей шляпе, в нечищенных ботинках неловко ей показаться. Шляпа у меня новенькая и ботинки выходные. Все в полном порядке, за исключением самого визита, который мне и не снился, а ей и подавно. Надо подготовить первую фразу… Поздравляю с… прошедшим днем рождения! Каждый раз, когда приближается эта дата, Алоизас напрашивается в район читать лекции.

— Будьте любезны, остановитесь у цветочного магазина, — вежливо просит он.

— Ну вот, — водитель недоволен. — Говорили — министерство.

— В министерство потом.

— Можно, — без особой радости соглашается водитель. — Только ничем вы в цветочном не разживетесь.

Действительно, три магазина объехали — нигде цветов нет. Есть вазоны — на театральных подмостках ставить, в живые руки — нужны получше.

— Махнем на базарчик! — водителю становится жалко клиента. — Там цветов навалом. Как летом.

И впрямь: под зонтиками, под плексигласовыми колпаками, под стеклом — кучи гвоздик и роз. Как прекрасен их багрец, когда все вокруг засыпано свежим снегом. На радостях, что наконец-то есть цветы, Алоизас, не торгуясь, ухватывает три роскошных гвоздики.

— И куда теперь? — Водитель уже явно нервничает. — Мне давно пора быть на вокзале. Одного, понимаешь, человека встретить. У тестя в деревне гостил. Обещал свежей кровяной колбаски. В министерство?

— В министерство, — кивает Алоизас, и в то же время мгновенно колет мысль: каким же провинциалом буду выглядеть с цветами в министерских коридорах, а тем паче в величественном кабинете Гертруды!

Еще через минуту, когда такси, мигнув поворотником, скрылось в замети мокрого снега, Алоизас уже совсем расстроен: откуда явилась эта дурацкая затея — искать утешения у Гертруды, пропахшей официальными бумагами в казенных стенах? Приход брата нисколько ее не смутит, но удивит изрядно: не баловал Алоизас сестру посещениями. Удивление или какое-то более нежное чувство не помешает ей вцепиться в его сомнения, кислый тон, в эту дурацкую историю, которая, право слово, ничего особенного из себя не представляет — так, несколько случайных совпадений. Изо всех сил вцепится, как тогда, когда на ватных ногах, держась за стены, живой, но с туманом нокаута в глазах приплелся он домой. Изрядно нанервничалась она тогда — не с той ли поры вытянулась и застыла ее верхняя губа? И все-таки тогда же в глазах ее, в самой глубине, полыхнула радость и победно осветила лицо: теперь-то Алоизас, сбитый с ног, волей-неволей позволит опекать себя, теперь удастся спеленать его туже, чем раньше. Снова будет послушно трусить за ней, как трусил малышом, когда она выводила его в лес дышать. Радость вспыхнула лишь на мгновение, порыв заботы и страха сдул ее, как неосторожно впорхнувшую в окно птицу, но далеко эта птица не улетела — все время трепетала крылышками там, куда обращались глаза, руки, слова Гертруды. И много лет спустя приятно вспоминать его лепет, непонятные извинения, радость оттого, что наконец-то спадает с глаз пахнущий кровью туман, что попал он в твердые заботливые руки.