Ох, мне бы твою уверенность, Гус. Я пошевелилась, стараясь сесть как можно удобнее. Голова была ясная, а тело не слушалось.
— Ты бракодел.
— Надо же, — деланно восхитился Гус, — говоришь совсем как пресвитер Игнатиус. Когда он еще помнил такие слова, старый пень. На вот, перекуси, я осмотрюсь пока, думаю, что здесь тихо, но парочка токенов не помешает.
Он вытряхнул из сумки прямо мне на колени несколько бутербродов, задумчиво посмотрел на них, отковырнул от верхнего дохлого таракана, поднялся на ноги и был таков. Я посидела, прислушиваясь к его шагам, потом тщательно изучила еду на предмет посторонних ингредиентов, ничего не нашла и куснула. На зубах что-то хрустнуло, и я себя убедила, что это просто яичная скорлупа.
У меня у самой была в сумке еда, но ворочаться не хотелось. Лучше уж сэндвичи с тараканами, в конце концов, где-то в Южных краях их прекрасно едят… будем приобщаться к высокой кухне.
Что будет завтра, я не знала, но волноваться больше не хотелось. В конце концов, есть Гус, который, наверное, не один раз выбирался из безвыходных ситуаций, иначе давно был бы трупом. Есть я — не Тишь весть что, но и не бездарь. Как-нибудь справимся, нужно только не…
Никого не съесть, ха-ха-ха.
Время размазали по суткам тонким слоем. Я машинально ела, вслушиваясь в шаги. Может, Гус, или восставшие, или тот бедолага. Бросить ему бутерброд? Наверное, он голодный. Что он здесь ел? Не мертвецов же? Или? Да все может быть. Да-да-да.
Опять стук. Кто-то ходит здесь с колотушкой. Или это Гус прибивает токены. Он что, взял с собой молоток? Вот придурок. Все же обвалится.
— Гус, перестань!
«Стань-стань-стань!»
— Я знал, что тебя нужно спасать.
Аттикус? Вот кого я не ожидала тут увидеть. Но я и не видела, только слышала, а еще бутерброд упал с колен.
Тишина. И стук прекратился. Гуса, похоже, кто-то съел.
Голова раскололась надвое, а потом опять все стало ясно. Я лежала, согнувшись, и перед моим носом был надкусанный бутерброд, а еще я смотрела на свои пальцы. Чуть дрожащие, и это не больно.
Я выдохнула. Что-то шло совершенно не так. Много магии, чересчур много магии. Что там Гус говорил? Про токены, да. Что магии очень много, она сбивает… сбивает… А Аттикус говорил, что я — элемент неожиданности. Что магия накапливается, но бояться не стоит. Не надо бояться, не надо…
Я перевернулась. Воротник душил меня. Обычно мы обращались раздетыми, но я знала, что одежда не помешает, главное случайно ее не порвать.
— Ты похожа на волка, да?
— Не совсем. Ты увидишь, — улыбнулась я, и мне показалось, что моя улыбка — настоящий оскал. — Ну то есть… тебе будет, наверное, с чем сравнить.
— Интересный опыт, — согласился Гус. — Давай-ка я сниму твою сумку. И, может, немного поспишь? Когда ты обратишься совсем, мне придется надеть на тебя ошейник.
Я хотела уже огрызнуться, но, хорошенько поразмыслив, решила, что спокойствие мне дороже. Хотя какое тут спокойствие…
— Как думаешь, далеко нам идти?
— Понятия не имею, — привычно хмыкнул Гус, усаживаясь рядом и — да чтобы мне провалиться — подбирая бутерброды. — Я только рассчитываю, что мне не придется тебя спускать. Там, внизу, что-то есть. Кто-то или что-то, мне оно очень не нравится и, по-моему, оно давно тут живет, так что, надеюсь, Вольфгант не стал совать Книгу ему под задницу. Вот… погуляем тут. Ты там как?
— Если честно, не очень, — призналась я. — Но это нормально.
Гус заткнулся, а я опять начала слушать. Слух теперь обострился настолько, что я легко могла распознать, где ходит кто-то живой — как мелкий клещ, незаметно перемещающийся по голой коже. Но глаза не видели, и нос не чуял. Он знал, что найдет клеща, сожрет и утолит свой голод — дело только во времени. Время еще есть, время немного передохнуть.
Это никогда не было больно. На острове говорили, что обращенный оборотень мучается каждое полнолуние, словно роженица, но никто из них не был обращен, всем под страхом смерти было запрещено приближаться к человеческой крови. Бывало, что кто-то охотился на зверей — зайцев, лис, но никогда не на волков, потому что они тоже сородичи в каком-то известном смысле. Как и человек. Выходит, оборотень терял контроль над собой, попробовав крови сородича. Я не знала — тяжелели мысли, ворочались, будто чугунный шар в чане с водой, и выскальзывали из пальцев. Сделать выводы было сложно, ведь волк не думает, он действует, повинуясь инстинктам, чтобы выжить.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Это не было больно, но Гус отвернулся и отошел, тщательно скрывая страх, но от меня сейчас ничего не спрячешь. Я чуяла его, видела как большое грязное сиреневое пятно, окутывающее голову. Скоро он будет бояться еще больше. Правильно, бойся меня. Бойся-бойся-бойся. Я злой и страшный серый волк, и я тебя съем.
Я бездумно разглядывала поднесенные к глазам пальцы, но с ними было что-то не так? Что такое пальцы? И что такое Гус? Разве тот человек, состоящий из страха, беспокойства и толики жалости — Гус? Это слово не подходило, но, Тишь, а что такое слово? Я забыла и затрясла головой, приводя мысли в порядок. Не помогло. Человек был человеком, и цветов вокруг него стало куда больше — он был сложным, многогранным и одновременно простым, что разгадать — на одну лапу, на один зуб.
Укушу!..
Глава тридцать девятая
Мир обретал цвета, становился ярким, как детские рисунки, раскрашенные акварелью — множество широких, неаккуратных мазков по наброску расплывающейся реальности. Грязные серые камни расцвели черными штрихами древности и впитанного в них за долгие века тишины зла, они дышали чем-то, от чего должно было воротить любого, посмотревшего на них моими глазами. Черный давил все остальные цвета — смешивал палитру в грязно-бордовый, состоящий из страданий и смерти.
Неожиданно я пошатнулась и потеряла точку опоры, чуть не грохнувшись на пол и едва не собрав на себя вековой слой пыли. Почему так случилось, ведь я сидела, не в силах даже двигаться? Но тело поняло все за меня — нужно было всего лишь поставить лапу, все так просто. И так сложно. Это был миг полной растерянности, охватившей нас обоих. Мир перевернулся, стал прямоугольным, и я подняла голову, рассматривая человека в углу. Человек рассматривал меня в ответ, а потом сделал шаг, присел неподалеку и издал мелодичные, красивые звуки, от которых по телу пробежала волна тепла. Он был добр — здесь и сейчас, со мной, но в остальном дышал абсолютным недоверием ко всему, включая стены и нависающий тяжелой громадой потолок. Он понимал меня, тоже боялся разбуженного зла и предлагал поохотиться вместе. От него пахло травами, чем-то резким и старым мясом, которое он недавно съел.
«Пойди в мои лапки, клещик-клещик». В уши вдруг врезался резкий густой голос, не человека, а кого-то другого.
Этот голос был знаком, и я затрясла башкой, пытаясь выгнать из ушей какофонию звуков, которые обрушились со всех сторон. Вопило многоголосье темного хора, а человек подошел еще ближе и прикоснулся к мягкой шерсти. Глупый поступок, глупый-глупый, но кусать нельзя — что-то держит внутри, не позволяет. Он друг, ему будет больно.
Я оскалилась, и человек отдернул руку быстро, но недостаточно, чтобы не успеть ее схватить — челюсти щелкнули в дюйме от живой плоти, просто как предупреждение.
— Перестань, кошечка, я невкусный. Пойдем, слышишь? Книга.
Но было уже неинтересно, нос безошибочно чуял что-то знакомое, шедшее за нашими спинами еще далеко. Сбоку ходило гнилое мясо, издавая сладкий приторный запах — я слышала его всхлипы в полной темноте, шаркающие шаги, а еще шепот снизу — он был дальше всех, но больше всего и манил.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
— Кошечка?
Я легко переступила с лапы на лапу, изогнула спину и бросилась вперед, отсекая ненужные звуки.
Коридор, еще один, зал с тремя еще не вставшими мертвецами, еще один коридор и… Ничего. Человек бежал за мной молча, больше не кричал, не звал меня. Видно, понял, что его голос ничто по сравнению с тем, что звал снизу — густой, хриплый, манящий, обещающий славную охоту и воду. Я хотела пить, но вокруг были только стены, сжимающиеся в каменный пузырь, из которого хотелось вырваться. Но голос звал… Снова коридор, огромный зал с бродящими мертвыми, но я проскочила их так быстро, что никто меня не заметил.