Построили Михайле братцы колоду из белого дуба; сам он выковал в кузнице прутья: железный, медный, оловянный, взял их с собой. Опустили Михайлу в землю вместе с гробом жены, с конем, с оружием, с разными припасами, забили колоду железным обручем, засыпали желтыми песками.
Стал жить богатырь в земле с мертвою женой; прошла неделя, другая; приползает однажды ночью к колоде лютая змея: разломала железные обручи, открыла колоду, увидала Марью Лебедь белую. Рада–радешенька змея, что есть чем поживиться, — кинулась на покойницу.
Тут Поток как сдвинет камни вместе — ущемил змею, придавил железным обручем, стал сечь железными прутьями.
Взмолилась подколодная змея:
— Не трогай, не бей меня, добрый молодец, принесу я тебе живой воды через три года.
Не слушает Поток, бьет змею железными прутьями.
— Не бей меня, Поток, принесу я тебе воды через два года!
— Долго ждать, — говорит Поток.
И стала змея уменьшать срок; наконец обещала Михайле принести живой воды через три часа.
— Оставь мне здесь в залог своих змеенышей, — говорит богатырь, — тогда, пожалуй, отпущу тебя за водою.
Оставила змея змеенышей, через три часа приползла назад, принесла с собой живой воды.
Захотел узнать Поток, правду ли говорит змея, что принесла живой воды, разорвал он змеенышей надвое, спрыснул живой водой: срослись и ожили змееныши.
Тогда взял Поток обещание со змеи, что не будет она заползать в могилы, беспокоить мертвых, и отпустил ее.
Спрыснул богатырь Марью Лебедь белую живой водой; ожила она, встала да и говорит:
— А долго же спала я нынче.
Отвечает Поток:
— Да кабы не я, спала бы ты тут вечные веки!
Стал размышлять Михайло, как бы ему из земли выбраться, закричал о помощи, что было голосу. От того крика земля задрожала. Услыхали Добрыня с Ильей знакомый голос.
— Ведь это наш крестовый брат, Поток, зовет на помощь; знать, душно ему в сырой земле.
Разрыли богатыри могильный холм, увидали дивное диво: вышел Поток из гроба вместе с молодой женой.
Пошла тут по всей земле слава о красоте неописанной Михайловой жены, Марьи Лебеди белой, об ее великом разуме.
Прослышал о красавице и царь Иван Окульевич. Приехал он на Русь с сорока царями–царевичами, с сорока королями–королевичами, захотел добыть себе Марью Лебедь белую, стал ее упрашивать, умаливать:
— Поди за меня, красавица, замуж; за мною будешь ты слыть царицею, а теперь за Потоком только и слывешь ведь работницей князя Владимира!
Захотелось Марье быть царицей; изменила она милому мужу, пошла замуж за Ивана Окульевича и ускакала вместе с ним.
А Михайло сидит себе в поле, ничего знать не знает; приехали тут к нему Илья да Добрыня, поведали Потоку новое горе.
— Братцы крестовые, — говорит Михайло, — поедемте вместе за женой моей в погоню.
— Не годится нам, — отвечают богатыри, — за чужой женой скакать в погоню; есть дома дела поважнее. Поезжай ты один, сруби голову царю Ивану Окульевичу за его недобрые дела!
Поехал Поток. Скоро настиг он жену свою. Увидав его, испугалась Марья Лебедь белая, плачет горько и говорит мужу:
— Силой взял меня за себя замуж Иван Окульевич; тяжко мне жить без тебя, добрый молодец, выпьем вместе с горя чару зелена вина.
Поверил ей Поток, а она вместо вина поднесла ему чару сонного зелья; упал на сыру землю молодой богатырь, крепкий сон сковал его.
Говорит Марья Лебедь белая Ивану Окульевичу:
— Отсеки Михайле голову, чтобы он нас не преследовал.
— Нет, Марья Лебедь белая, — отвечает царь, — стыдно бить лежачего да сонного; пусть проснется — тогда я с ним померяюсь силушкой.
Подняла тогда Марья сонного мужа, бросила его через правое плечо, сама приговаривает:
— Где был добрый молодец, пусть станет белый горючий камень; три года пусть поверх земли лежит, на четвертый — в землю уйдет.
Окаменел богатырь и в землю сырую ушел.
Вспомнили Илья да Добрыня о своем крестовом братце, соскучились, поджидая его, надумали поехать посмотреть, как он живет–может.
Оделись они нищими–каликами, отправились в путь–дорогу в землю Сарацинскую, видят: идет им навстречу такой же калика, как они сами, старый, седой да сгорбленный.
— Здравствуй, Илья Муромец, старый казак, здравствуй, молодой Добрынюшка Никитич, возьмите меня с собой в товарищи.
— Здравствуй, дедушка! Что ж, пойдем с нами в Сарацинскую землю.
И думают богатыри, что старику не угнаться за ними, а видят, что он еще впереди их идет.
Пришли они в Сарацинскую землю к царю Ивану Окульевичу, стали просить милостыни громким голосом; от их голоса земля задрожала.
Выглянула Лебедь белая в окошко, говорит Ивану Окульевичу:
— Это не калики перехожие, а славные русские богатыри: Илья Муромец да Добрыня Никитич, а третьего я не знаю. Зови их к себе в палаты, принимай радушно, угощай, встречай честным пиром.
Хорошо встретил богатырей Иван Окульевич, угостил на славу, одарил богатыми подарками, забыли они и про Потока. Уже на обратном пути вспомнили, зачем ходили в Сарацинское царство; вернулись, стали Лебедь белую расспрашивать о Потоке.
— Лежит крестовый ваш брат у креста Леванидова горючим камнем.
Пошли калики отыскивать названого брата; старик привел их к камню да и говорит:
— Высыпем–ка золотую казну, что подарил нам царь Иван Окульевич, поделим ее, сколько придется на брата.
И видят богатыри, что старик раскладывает золото на четыре кучки.
— Кому четвертая доля? — спрашивают богатыри.
— Тому, — отвечает старик, — кто этот камень через плечо бросит, обернет его богатырем Потоком.
Схватился Добрыня за камень: едва до колен камень приподнял, сам по колена в землю ушел.
Взялся Илья за камень — еле поднял камень до пояса.
Тогда сам старичок взял камень, через плечо бросил; обернулся камень богатырем Потоком.
Говорит богатырям старичок:
— Знайте, что я Никола Можайский, помогаю вам крепко стоять за свою родину.
И исчез святой из глаз богатырей; тут они поставили ему часовенку.
А Поток ожил, расправил свои могучие плечи, попрощался с богатырями, поехал жену свою выручать.
Обманула его злая чародейка Лебедь белая, напоила зеленым вином, стащила в глубокий погреб, прибила к стене гвоздями за руки и за ноги, ударила молотом по лицу, замкнула крепкими замками, оставила умирать одного.
Была у царя прекрасная сестра, душа–девица Настасья Окульевна, спустилась она в глубокий погреб посмотреть на богатыря, а Поток тут очнулся, говорит ей:
— Помоги мне, душа–девица.
— Хорошо, — говорит она, — а ты накажешь смертью Лебедь белую, возьмешь меня за себя замуж?
Пообещал ей Поток жениться на ней, если она выручит его из беды.
Отковала Настасья Окульевна богатыря от стены, вместо него прибила к стене мертвого татарина, надела на Потока свою соболью шубку, увела его в свой терем, залечила его раны и говорит ему:
— Теперь ты здоров; надо добыть тебе оружие, да латы, да доброго коня.
Пошла Настасья Окульевна к брату да и говорит ему:
— Милый брат! Неможется мне что–то! Вот если бы дал ты мне коня да латы и оружие — поехала бы я погулять в поле; может быть, опять стала бы я здоровой и веселой.
Дал ей царь все, что она просила, а она снесла латы и оружие Потоку; оделся богатырь, вскочил на коня и выехал в чистое поле. Увидав его, ужаснулась Белая лебедь, говорит:
— Погубила нас Настасья Окульевна!
И думает Марья Лебедь белая, как бы еще раз перехитрить Потока: зовет его к себе, подносит ему чару зелена вина с сонным зельем.
Уже взялся Поток за чару, хочет пить, да случилась тут Настасья Окульевна; толкнула она богатыря под руку, уронил он чару, расплескал питье, смотрит на всех, словно от сна проснулся, спали с него злые чары.
Разгневался Поток на жену, отрубил ей голову, а Настасью Окульевну взял за себя замуж. Повенчались они в церкви Божьей золотым венцом, стали жить–поживать лучше прежнего.
ЧУРИЛО ПЛЕНКОВИЧ
Явилось однажды к Солнышку–князю Владимиру сто молодцов–киевлян; пришли они избитые, в разорванных платьях; идут, на ходу пошатываются, приносят князю горькую жалобу:
— Рассуди нас, князь, по справедливости с Чурилой Пленковичем: на Сороче–реке появились неведомые люди, дружина в пятьсот человек, одеты они в бархатные кафтаны, в золотые шапки; забросили они шелковые невода в воду; всю рыбу из реки повыловили; нечего нам, государь, тебе на стол подать, заслужить от тебя милости. А называет себя эта дружина людьми Чурилы Пленковича.
Только скрылись со двора князя эти челобитчики — приходят другие сто киевлян, приносят другую жалобу: