Полюбились Илье эти речи, и говорит он Дюку:
— Как будешь ты в Киеве, добрый молодец, если станет кто обижать тебя на честном пиру — дай мне знать, я тебя из беды выручу.
Поехал Дюк дальше, поспел он в Киев к заутрени; пошел в соборную церковь Божьей Матери, осенил себя по обычаю крестным знамением, отдал низкий поклон на все четыре стороны и занял место между Владимировыми боярами: Бермятой Васильевичем да Чурилой Пленковичем; сам посматривает на свое цветное платье, не обрызгал ли его ненароком, не испортил ли по дурной погоде.
Спрашивает его князь Владимир о роде–племени.
— Свет–государь, приехал я из Галича, из Индии богатой, зовусь Дюком Степановичем, а родом боярский сын.
— Скажи, добрый молодец, давно ли ты из Галича?
— Вчера я после вечерни выехал из дома — сегодня в Киев поспел к заутрени.
Говорят между собою князья и бояре:
— Что за сказки рассказывает нам богатый молодец! Прямой дорогой из Галича в Киев нельзя проехать меньше трех месяцев, да и то на хорошем коне.
— Дороги ли у вас в Галиче кони? — спрашивает Владимир.
— Свет–государь! Есть у нас кони и по рублю, иной и два рубля, иной и все пятьсот, а моему бурушке и цены нет.
Говорят тут князья и бояре:
— Не видать, чтобы Дюк был боярским сыном: больно много хвастается, держать себя не умеет. Больше похож он на мужика деревенского; жил, вероятно, у купца, украл у хозяина цветное платье, а как жил у боярина — своровал себе коня да и похваляется напрасно.
Однако, отстояв Божью службу, вышли они все вместе на улицу. Идет Дюк, посматривает на свои сафьяновые сапожки, на длинную шубу — головой покачивает.
Смеются бояре:
— Еще не налюбовался, молодец, на свое цветное платье, никогда еще, верно, такого не нашивал.
Отвечает Дюк:
— Не потому я осматриваюсь, что любуюсь на свое цветное платье, а вижу, что все у вас в Киеве не по–нашему: у нас в Галиче, как идет моя матушка домой из церкви — везде по улицам настланы мостки дубовые, по мосткам положены суконные постилочки; впереди идут слуги с лопатками и метлами — очищают дорогу; пройдешь — не запылишь сафьяновых сапожек, не запачкаешь цветного платья.
Как пришли гости в терем, сели за столы белодубовые — пьет Дюк вино, головой покачивает:
— Все у нас в Галиче не по–вашему: у матушки моей погреба вырыты в земле, глубиной в сорок сажен; зелено вино привешено на серебряных цепях в крепких бочках; в поле из погреба проведены трубы; повеет ветер из поля в погреб, всю сырость на воздух вынесет, и вино не затхлое, не горькое в бочках, а свежее, крепкое, не то, что у вас в Киеве.
Ест Дюк крупичатый калачик, нижнюю корочку отламывает. Спрашивает Чурило Пленкович:
— Что это ты, Дюк, чванишься, не ешь нижней корочки?
— Не гневись на меня, Солнышко–князь, а только пекут у тебя калачи не по–нашему, в глиняных печках, вытирают печи сосновой мочалкой; оттого нижняя корочка пригорает, сосной пахнет. У моей государыни–матушки печки муравленые, метелки шелковые, в медвяной росе омытые, за то и вкусны калачи: один съешь — другого хочется.
Стало тут досадно Чур иле, что так хвастается Дюк, и говорит ему Чурило:
— Правда ли все, что ты рассказываешь, добрый молодец? Давай–ка побьемся с тобой о заклад, чтобы нам три года друг перед другом по Киеву красоваться, каждый день надевать новое платье цветное, одно другого наряднее: кто первый отступится и проиграет — заплатит восемьсот рублей.
И поручились тут все за Чурилу: и князь, и княгиня, и бояре, и купцы — за Дюка никто не ручается.
Догадался Дюк, как ему поступить, — сел он за стол, написал письма скорописчатые, припечатал их к стрелам, расстрелял стрелы в чистое поле. Одну стрелу нашел Илья Муромец, прочитал Дюково письмо, прискакал в Киев, поручился за Дюка; на заклад поставил коня и свою голову.
Написал Дюк еще письмо своей родимой матушке, положил в сумочку, а сумочку спрятал под седло и послал в Галич своего верного бурушку.
Говорят дома слуги Дюковой матушке:
— Видно, нет в живых, государыня, твоего любимого сына, что бурушка один прибежал домой!
Горько заплакала Дюкова матушка. Стали слуги расседлывать бурушку и нашли письмо. Обрадовалась Дюкова матушка, что жив милый сын. Напоили бурушку ключевой водой, накормили белояровой пшеницей. Выбрала матушка для Дюка несколько сот перемен цветного платья на три года, привязала к седлу; назад поехал бурушка в Киев.
Стали Дюк с Чурилой щеголять по Киеву: что ни день — новый наряд; пришел и последнего года последний день. Надел Чурило сапоги из зеленого сафьяна с острыми носками, серебром шитыми, подбитые золотыми гвоздями, надел соболью шубу с золотыми пуговицами литыми, на каждой пуговице вылито по доброму молодцу, в петлях вышито по красной девице; как проведет Чурило по пуговицам — начнут красные девицы наливать вина добрым молодцам, проведет по петлям — добрые молодцы на гуслях заиграют; еще надел Чурило высокую шапку пушистую, спереди не видно лица белого, сзади шапка закрывает Чуриле всю голову.
Только Дюк нарядился еще богаче: надел лапти, семью шелками шитые, дорогими камнями разукрашенные, днем камни горят, как солнце, вечером — словно ясный месяц. Была на нем богатая шуба парчовая, в пуговицах вышиты диковинные звери, в петлях вышиты лютые змеи; проведет Дюк по пуговицам — заревут дикие звери, проведет по петлям — засвистят, зашипят лютые змеи; от того реву и свисту все в Киеве на землю ничком попадали.
Выиграл Дюк заклад в восемьсот рублей, а Чурило тут же новый заклад выдумал:
— Испытаем, Дюк, наших добрых коней, чей конь через Днепр–реку перескочит, а в заклад поставим свои буйные головы: кто проиграет — тому голову с плеч долой.
Говорит Дюк:
— Придумал ты, Чурило, неладное; твой конь живет в холе и в неге, а мой устал от дальней дороги!
Пошел Дюк к своему бурушке, обнял его за шею, призадумался крепко.
Говорит бурушка:
— Не бойся, Дюк Степанович, перескочу я через Днепр, хватит у меня силы с Чурилиным конем потягаться; он ведь мне меньшой брат, а больший мой брат служит Илье Муромцу, а второй у Добрыни Никитича.
Настало утро: на Днепре видимо–невидимо народа: все пришли смотреть на Чурилу и Дюка. Вдруг в степи пыль поднялась — прискакал Илья Муромец в случае беды заступиться за Дюка, как обещал ему.
Шириной река в три версты. Смотрит на Днепр Чурило — сам испугался, да нечего было делать; разогнал Чурило своего коня и прыгнул первый… Попал Чурило в середину Днепра, а как Дюк прыгнул — перескочил реку, еще на версту берега прихватил да Чурилу по дороге из Днепра вытащил.
Пришел конец Чуриле, да князь с княгиней попросили Дюка отпустить им их стольника, не рубить его буйной головы, и Дюк отпустил его.
И задумал Владимир послать посла в Галич переписать Дюково богатство.
Говорит Дюк:
— Не посылай, князь, Алешу Поповича — у Алеши глаза завидущие, увидит он мое богатство, глаза у него разбегутся — ничего он и не перепишет; пошли лучше Добрыню Никитича.
И поехал Добрыня в Галич. Видит — среди города стоят три высоких терема; отроду Добрыня такой красоты не видывал; вошел Добрыня в главный терем, вступил в богатую палату; видит — сидит в ней старушка вся в шелку да в бархате, а около нее стоят пять сенных девушек.
Говорит Добрыня:
— Здравствуй, Дюкова государыня–матушка.
Отвечает старушка:
— Я вовсе не Дюкова матушка, а только матушки его прислужница.
Совестно стало Добрыне за свою ошибку, пошел он дальше по хоромам; видит — сидит в большой палате старушка вся в серебре, около нее десять сенных девушек; кланяется ей Добрыня.
— Ошибся ты, добрый молодец, я не матушка Дюку, а только его стряпуха; Дюкова матушка у обедни; если хочешь, пойди к ней навстречу.
Пошел Дюк к церкви, видит — идет от обедни Дюкова матушка; впереди слуги сукном мостки устилают; одни идут с метелочками, дорогу очищают, другие несут над госпожой своей зонтик; самую ее тридцать девушек поддерживают под одну руку да тридцать — под другую. Платье на ней цветное; вышито на нем солнце и месяц ясный и частые звезды и зори майские нарисованы.
Поклонился ей Добрыня, рассказал, зачем приехал; приказала она принести золотые ключи, отворила Добрыне амбары, где спрятаны были товары заморские, отворила погреба глубокие, где казна была схоронена. Считал Добрыня, считал, отступился. И написал Добрыня в Киев письмо:
«Если бы привезти из Киева бумаги на шести возах да чернил на трех — то и тогда не описать Дюкова богатства!»
Увидели тогда в Киеве, что правду сказал удалый добрый молодец; подивились люди немало его богатствам несметным, его казне несчетной.
СОЛОВЕЙ БУДИМИРОВИЧ