Проехал богатырь по одному берегу — нет ни гусей, ни лебедей, ни даже малых серых утиц с утенышами; повернул в другую сторону — не нашел ни одной птицы, и сколько ни ездил — ловить нечего.
«Как ехать к Владимиру–князю с пустыми руками? Не быть мне живу, если ничего не привезу ему. Поеду еще к Днепру–реке попытать счастья; там не изловлю ли я белую лебедь?»
Приезжает Сухман к Днепру–реке; течет река не по–прежнему, вся замутилась, вся вода в ней с песком смешалась; стал Сухман спрашивать:
— Что с тобой, мать Днепр–река, приключилось; отчего течешь не по–прежнему, замутила свои светлые воды?
— Как не замутиться мне, добрый молодец, как мне течь светло по–старому? Ведь за мной стоит несметная сила татарская: сорок тысяч поганых татар; мостят они через меня мосты деревянные крепкие; что днем намостят — ночью я волнами размою, повырву дубы крепкие, разломаю их в щепки, разбросаю в разные стороны; только стала я уже из сил выбиваться: истомила, извела меня тяжкая работа.
Разгорелось у Сухмана богатырское сердце, и надумал он переведаться с татарской силой. Направил Сухман своего коня через реку на крутой берег; взвился конь, как птица, — вмиг очутился на другом берегу; видит Сухман — стоит на дороге дуб вековой, крепкий; выдернул он тот дуб из земли вместе с корнями, взял с собой, промолвив:
— Пригодится мне этот дуб переведаться с татарской силою.
Ехал Сухман долго ли, коротко ли, наехал на татарскую несметную силу; стал Сухман среди татар поезживать, вековым дубом помахивать, поганых татар поколачивать: где размахнется — полягут татары улицей, отвернется — уложит поганых переулками и перебил всех татар, только трое спаслись, укрылись за ракитовым кустом, сидят, не шелохнутся.
Как поехал Сухман назад мимо ракитовых кустов, пустил татарин стрелу в богатыря; вонзилась стрела в бок Сухману; вынул добрый молодец стрелу из раны, приложил на больное место маковых листьев, и зажила рана. Тут Сухман зарубил мечом и остальных татар.
Вернулся Сухман в Киев, на пир в княжескую гридню; а князь Владимир по гридне похаживает, желтыми кудрями помахивает, спрашивает богатыря:
— Привез мне, добрый молодец, белую лебедь живую, не раненую?
— Солнышко–князь! Некогда мне было охотиться на белых лебедей; встретил я за Днепром великую силу татарскую, шла она на стольный славный Киев, мостила через Днепр–реку мосты калиновые; днем татары мосты мостили, ночью их река по вырывала… и побил я всю силу татарскую: ни много ни мало — сорок тысяч.
Не поверил Владимир Сухману; приказал слугам взять богатыря за белые руки, свести бросить в погреба глубокие за ложные вести, за неразумную похвальбу. Однако послал Владимир Добрыню к Днепру разузнать, не подвигается ли к Киеву в самом деле татарская сила?
Вернулся Добрыня к Владимиру с чудной вестью:
— Истинную правду рассказал нам Сухман Одихмантьевич: нашел я за Днепром татарскую силу побитую несметную; поднял на поле и Сухманову дубину, вся она на щепки раскололась, а весом дубинка в девяносто пуд.
— Верные мои слуги, — говорит Владимир, — идите скорее в глубокие погреба, выведите Сухмана, пусть предстанет он пред мои светлые очи; хочу его пожаловать за великую его службу городами с пригородами, селами с приселками или казной несчетной.
Вышел Сухман из погреба… только не захотел он предстать к Владимиру пред его пресветлые очи, обиделся Сухман на князя.
— Не умел меня князь пожаловать прежде за мою верную службу, не увидит он моих светлых очей.
Вынул Сухман маковые листочки из своей глубокой раны; хлынула на землю алым потоком кровь его горячая. Говорит Сухман:
— Теки, кровь моя неповинная, горячая, пролейся Сухман–рекою по далекому чистому полю!
И протекла из крови Сухмана–богатыря река глубокая да бурливая, а сам он тут и смерть принял и песне нашей тем положил конец…
ДАНИЛО ИГНАТЬЕВИЧ И СЫН ЕГО МИХАЙЛО ДАНИЛОВИЧ
Кручинен сидит на пиру у Владимира старый богатырь Данило Игнатьевич, сидит, молчит, повесил свою буйную голову.
Спрашивает Владимир Солнышко:
— Что призадумался, славный богатырь, о чем закручинился, отчего не в радость тебе мой веселый пир? Отчего ничем на пиру не хвалишься?
Поклонился Данило Игнатьевич великому князю в землю и говорит:
— Нечем мне хвалиться, Солнышко–князь! Не было у меня ни дворцов богатых, ни золотой казны, да и сила у меня была не Бог весть какая: служил я тебе, князь, верой–правдою пятьдесят лет, убил восемьдесят вражьих царевичей, а простого народа столько перебил, что даже и не упомню. Девяносто лет мне от роду; не могу я больше служить тебе, ласковый князь! Отпусти меня в честной монастырь, в тесную келью, пора мне и о душе подумать, время замаливать тяжкие свои грехи!
Отвечает Владимир:
— Не могу отпустить тебя, Данилушко; кто же без тебя станет оборонять Киев от врагов? Налетят поганые татары, церкви Божии повыжгут, народ христианский пустят по миру, меня, князя, в плен уведут!
— Отпусти меня, князь, — молит Данило Игнатьевич, — пришлю я к тебе вместо себя своего сына, Михайлушку, будет он защитой Киеву, будет оградой всему народу христианскому.
Отпустил князь Данилу в монастырь спасать грешную душу, Богу молиться за него, князя Солнышка, и за всех православных христиан.
Узнал неверный царь о том, что нет уже более в Киеве могучего богатыря Данилы, двинулся под Киев с несметными ордами, требует, чтобы князь Владимир выслал к нему какого–нибудь богатыря на поединок.
Вышел князь Солнышко на балкон своего высокого терема, посмотрел в поле — ужаснулся: словно туча черная, стоит в поле неверная сила; облегла славный стольный город и с полудня и с севера.
Созвал Владимир к себе на совет князей, бояр богатых, богатырей могучих, спрашивает их:
— Кто из вас, князья–бояре, удалые молодцы, съездит в поле, пересчитает силы неверные, чтобы нам потом поразмыслить, как расправиться с погаными?
Молчат богатыри: больший прячется за среднего, средний за младшего, а младший боится и слово вымолвить.
Поднялся тут молодой Михайло Данилович, подходит к князю, отдает низкий поклон и молвит:
— Отпусти меня, князь, пересчитать неверных!
— Ох, Михайлушко, молод ты больно, разумом еще не дошел: всего–то тебе навсего двенадцать лет от роду. Даром сложишь свою бедную головушку!
Не понравились Михайле Данилычу такие речи; вышел он из гридни — как захлопнет за собой с сердцов дубовые двери: на мелкие щепки двери раскололись, вся гридня зашаталась.
Взял Михайло у родимой матушки благословенье ехать в чистое поле навстречу неверным, оседлал доброго коня и отправился в путь.
Едучи по полю, раздумался Михайло:
«Неладно я сделал, что уехал в дальнюю дорогу, не благословясь у своего родимого батюшки, старца Данилы!»
И поворотил Михайло коня к монастырю, где жил старец Данило; чувствует Михайло — земля под ним всколебалась: это вышел отец его к нему навстречу.
— Куда, Михайло, путь держишь?
— Еду, батюшка, в чистое поле переведаться с неверными.
Не хотел Данило отпускать своего сына в опасный путь.
— Молод ты, Михайло, для такого дела, разумом еще не дошел!
Рассердился Михайло, не стал и слушать отцовских советов, повернул коня назад… Пожалел его Данило, кричит вдогонку:
— Вернись, милый сын! Возьми мое благословение; слушай, что скажу тебе: как выедешь ты в чистое поле да будешь близ большого холма, крикни сколько хватит голосу: «Приди сюда, бурушка, лошадь добрая! Служил ты батюшке моему верой–правдою — послужи теперь мне, Михайлушке»; прибежит к тебе на голос конь бурушка. Как будешь ты стоять на высокой горе — отмерь от бурушки пять аршин и разрой землю на том месте: в земле найдешь для доброго конька золотую богатую сбрую.
Все исполнил Михайло, как научил его родимый батюшка: позвал бурушку, оседлал его золотой сбруей, взял в руки тяжелую палицу да саблю острую, а отец за сына горячо молился Господу Спасу и Святой Богородице:
— Спаси, Господи, сына моего Михаила, помоги ему, Пресвятая Богородица, оборонить Киев от неверной силы!
А по дороге к татарскому стану говорит бурушка Михаиле человечьим голосом:
— Слушай меня, Михайлушка, бей силы неверные с краю, а не заезжай в середину; да знай, что когда выкопают татары три глубоких погреба, воткнут в них стоймя острые копья — перескочу я через первый окоп, перескочу и через второй, а через третий не смогу перескочить!
Ударил Михайло коня по крутым бедрам:
— Ах ты, трус, травяной мешок, жалкий конь! Не хочешь мне служить, как следует!
Да и направил коня в самую середину войска; перескочил конь через первый окоп, миновал и второй, а на третий раз запутался в натянутых татарами веревках, уронил Михаила в глубокий погреб.