– Кент, – продолжал Билли, – недели две носился, как угорелый, разыскивая вас повсюду.
– А… где же он теперь?
– Не знаю. Он ушел от отца и в «Солнце» больше не работает.
– Но почему же? Вам неизвестно?
– Нет. Он вообще непоседа. Рожден бродягой. Он мне говорил, что оставался только, пока разыскивает кого-то, кто, насколько я понял, должен продать свой участок для здания «Солнца». А так как он нашел этого субъекта, то его услуги больше не нужны. Потом я слышал, что он был некоторое время здесь, в городе, и ездил в Лос-Анджелес, и потом в окрестности Монтерей…
– Монтерей?! Зачем?!
– Не знаю. Так сказал один из мальчиков в конторе. Я ведь теперь тоже работаю в редакции «Солнца», – добавил Билли. – Был проект, что когда я окончу колледж, то поеду в Испанию с отцом и матерью, но теперь все изменилось. На время я поселился в городе. Старик, – сказал он об отце с нежной фамильярностью, – в отчаянии, что я надумал работать в «Солнце». Оба они в отчаянии. У меня здесь комнаты при клубе, но я почти каждый вечер езжу домой и обедаю с ними. У них теперь мало кто бывает. Мама читает старику вслух, играет на фортепиано, играет с ним в карты. Я думаю, он никогда еще не чувствовал себя таким счастливым, как сейчас. Правая нога у него отнялась совсем, и у него бывают боли в затылке, стоит ему сделать малейшее усилие. Но в остальном – он такой же, как всегда.
Он замолчал и принялся за свое пирожное.
– Вы говорите, что Кент нашел человека, которого разыскивал? Это, кажется, некто, кто по завещанию должен был получить дом на Мишн-стрит? Он мне рассказывал об этом. Ну, и чем же дело кончилось?
– Право, не знаю. Тут какая-то путаница. Да, этого человека он нашел, какого-то Фицроя или что-то в этом роде.
Он говорил об этом с матерью через несколько дней после катастрофы. Тогда мы еще не знали, что будет с «Солнцем», особенно с этой новой постройкой. Кент сказал, что как только отец будет в состоянии говорить о делах, у них будет длинный разговор насчет этого Фицроя. Но, конечно, нас мало интересовало это, когда жизнь старика висела на волоске. Кент много помогал матери в это время, потом уехал, обещав связаться с нами, как только поселится где-нибудь. Но этот непоседа до сих пор не черкнул ни строчки. Кофе был выпит, и Билли курил.
Говоря, он наклонился вперед, и его оживленное молодое лицо было совсем близко от лица его собеседницы. Жуанита откинулась в кресле с блаженным ощущением комфорта и душевного облегчения, какого давно уже не испытывала.
Она не знала, почему, но известие, что Кент был так же далек теперь от обитателей дома в Сан-Матео, как и от нее, значительно смягчило привычную боль в сердце. Теперь виноватым в ее глазах был уже не Кент, а женщины, которые жаждали его любви.
– Нита, как хорошо! – сказал Билли, бросив окурок в пепельницу и уткнув подбородок в руки.
Он улыбался во все лицо с таким по-детски довольным выражением, что Жуанита не могла не улыбнуться в ответ.
– Вы похожи на счастливого мальчугана, – сказала она.
– А вы моя маленькая девочка, да?
Меньше всего ей нравился в Билли этот сентиментально-самоуверенный тон, но сегодня она не могла обрывать его.
Ощущение теплоты, покоя, сытости и комфорта было так сладко.
Он вторично накрыл своей ладонью ее руку. Жуанита сердилась на себя за то, что ее ничуть не трогала эта ласка.
Отчего других девушек это волнует, они тоже говорят разные пустяки, радуются нежной интимности с молодым мужчиной, пожатию рук, поцелуям?
Она же, даже в мыслях, не могла переносить это ни от одного мужчины. Она чувствовала себя за тысячу миль от того, который сейчас касался ее.
И все же он не мог не нравиться, этот милый, красивый, прекрасно одетый двадцатидвухлетний юноша. Его тонкое белье, его пальто, такое мягкое, что напоминало наощупь пушистого котенка, небрежно-уверенная манера, с какой он заказывал обед и расплачивался с лакеем, и потом повел к ожидавшему автомобилю, – все напоминало о том мире, из которого она была изгнанницей вот уже много месяцев.
– Плед, Нита?
– Нет. Благодарю. Мне не холодно.
Он уселся на переднем сидении, закурил, взялся за руль, но вдруг обернулся с улыбкой:
– Куда теперь?
– Домой, я думаю!
– О, нет, это скучно. Поедем в парк.
При свете уличных фонарей было видно, как заблестели его глаза.
– О, это мне нравится!
– Девочка! – засмеялся Билли.
Автомобиль выбрался из ряда других и помчался. Они пролетели Маркет-стрит, шедшую в гору дорогу к парку.
Здесь Билли остановил машину, и они стали смотреть вниз на панораму города.
Короткие, прямые улицы светящимися полосами бежали к холмам; дальше тускло блестела вода в заливе и темным браслетом опоясывали ее Берклей и Оклэнд.
Жуанита добросовестно смотрела и восхищалась вслух. Но она вряд ли видела что-нибудь. Ей отчетливо вспомнился весенний день, пение жаворонков в вышине, звон бубенчиков на шее у коров, глухой шум голубых волн у скал… и Кент рядом. Но нет, она не хотела помнить этого.
Билли обвил ее рукой, и это вернуло ее к действительности.
Он смотрел на нее с полусмущенной, полудоверчивой мольбой. Он не говорил ничего, но она знала, что он ждет ответной нежности, может быть, поцелуев.
Волна отвращения, инстинктивного протеста поднялась в ней. Она любит Билли, он – милый. Но она терпеть не может таких вещей.
Молодые люди всегда этого хотят, она знала это от коллег по магазину, что такой флирт – непременная принадлежность их воскресных прогулок. Но каждая клеточка в ней бунтовала против этого. Отчего они не могут просто болтать по-дружески, бывать вместе, но без этого?
Но как оттолкнуть Билли, который был так мил по отношению к ней? Это следовало бы сделать с самого начала, два часа тому назад, когда он позвал ее обедать. Но она была так рада увидеть его, он внес в ее одиночество и убогое существование что-то слишком желанное и дорогое, чтобы она могла отвернуться от него.
И она оставила руку в его руках, не отклонила плеча, к которому прижалось его плечо.
Билли был в экстазе. Он пролепетал у самых ее волос:
– Я вам нравлюсь, да?
– Вы знаете, что да. Разве вы не нравитесь всем другим девушкам?
– Оставьте в покое других девушек, вы, лукавое создание! Я хочу знать, нравлюсь ли я вам.
– Ну, разумеется!
Сильные руки сомкнулись вокруг нее.
– И мне можно поцеловать вас, да?
– Не надо, Билли, пожалуйста!
Он смеялся, не слушая ее протестов.
– Отчего же не надо, Нита? Отчего, маленькая, хорошая моя Нита? – бормотал он, глупо и блаженно посмеиваясь.
ГЛАВА XVIII
Ей было ужасно стыдно за себя, когда он оставил ее одну у дверей дома в десять часов вечера. Сердце ее билось, щеки пылали.