Никто не навещал ее. Только в первые дни приходила мисс Дюваль. Жуанита не ждала никого и потому не испытывала огорчения. Мисс Дюваль пожелала узнать, оставляет ли Жуанита за собой комнату, и девушка, тогда еще такая слабая, что этот вопрос вызвал у нее полное изнеможение и испарину, сказала, что да, оставляет. За то время, пока она в больнице, мисс Дюваль снизила плату до четырех долларов, и Жуанита с глазами, полными слез, поблагодарила ее.
Однако болезнь требовала расходов. Она задолжала больнице около пятидесяти долларов, а доктору – сорок с чем-то. Первые дни после выхода из больницы были очень трудными. После молока, булок и вкусных супов в больнице ее обычная еда была ей противна.
По лестнице она поднималась с трудом, задыхаясь и покрываясь холодным потом. Она чувствовала себя утомленной, озябшей, одной во всем мире.
По утрам искала работу, днем лежала на кровати. До болезни она не говорила хозяйке, что потеряла место. Теперь всем в доме это уже было известно.
Наконец, она получила возможность выбирать между местом компаньонки и местом продавщицы в большой лавке на Маркет-стрит. Первое казалось безопасным пристанищем, а если малыши скажутся хорошими детьми, то и приятным. И Жуанита в один августовский день отправилась к миссис Питер Филлипс в Саузенд Ок.
Ужасы этой службы превзошли все перенесенные ею до сих пор. Вначале было невыразимо приятно очутиться в этом новеньком, прекрасно обставленном ломике, где все – супруг, супруга, двое малышей и друзья дома были такие же чистенькие, новенькие, как и сам дом. Но их приятно-сдержанные беседы, трапезы, их маленький блестящий автомобиль, радио, телефон, пианино почему-то отпугивали Жуаниту.
Дом, с его садиком и двумя дубами, стоял среди других таких же точно домов, и каждый из них казался странно изолированным и закрытым для посторонних. Миссис Филлипс еще говорила о себе, что она – студентка, носила простую прическу (ее легкие каштановые волосы были собраны в небрежный узел на затылке) и девические платья с широкими воротниками. Дети были совсем не крошечные.
Жуанита поняла, что быть компаньонкой и помогать при детях означало – быть кухаркой, горничной, экономкой, нянькой, уборщицей.
Но ссылаясь на слабость после болезни, Жуанита оставила дом Филлипсов, к их огорчению. Миссис Мэриэн спросила ее оскорбленно, не обходилась ли она с ней ласково, не давала ли ей даже книги и разрешала по четвергам гулять с нянькой Биллингсов? Жуанита пролепетала: «Да, благодарю вас, миссис Филлипс!», считая минуты, оставшиеся до ухода.
На другой день она поступила на работу в магазин и почувствовала такое облегчение, что когда после дня, проведенного среди сослуживцев и покупателей, возвращалась в сумерки к мисс Дюваль, то готова была петь на улице от радости.
Эта служба не открывала никаких перспектив. Сотрудницы ее были простыми девушками. Жуанита чувствовала себя уверенно, вскоре она стала добросовестной и умелой продавщицей и, помня урок, старалась не быть умнее своего начальства и не наживать врагов. К концу месяца ее жалованье было повышено до семнадцати с половиной долларов.
Теперь она знала, что в «Мэйфер» можно купить шляпу, обувь и платье на десять процентов дешевле. Там были товары, рассчитанные именно на такого рода служащих, как она. Иногда, по девичьей глупости или от усталости, она все же плакала по ночам, пока не засыпала.
Двадцать четыре года – и одна без матери. И… и они были так жестоки к ней!
Она не просила Кента вмешиваться в ее дела, он это сделал сам и потом заставил ее страдать, разбил ее жизнь. Теперь о любви она и слышать не хотела.
Жуанита вспоминала их хождения по утрам в церковь, и у нее сжималось горло. «Что я сделала? – всхлипывала она иногда в подушку. – Ведь не случаются же такие вещи с другими девушками!»
Но проходили минуты слабости – и она снова бывала бодра и весела. Хорошая книга могла сделать ее счастливой на целый день. Ясные, тихие дни ранней осени радовали тоже, и по воскресеньям она бродила по кишевшим народом набережным, читая названия судов и предавалась мечтам о далеких, никогда не виданных портах.
Во время этих уединенных прогулок она не раз проходила мимо старого помещения «Солнца» и гадала с бьющимся сердцем, бывал здесь Кент или нет. Но она ни разу не пыталась узнать это. Она решительно изгнала его из сердца. Сама мысль о нем казалась ей опасной для ее с таким трудом завоеванного покоя, так медленно создавшегося местечка в жизни.
ГЛАВА XVII
Однажды в октябре, в поздние сумерки, когда угрюмый закат догорал на свинцовом небе, и Маркет-стрит сияла красными, лимонно-желтыми, оранжевыми, палевыми, белыми, иссиня-белыми огнями, Жуанита вдруг оказалась лицом к лицу с удивленным и взволнованным Билли Чэттертоном.
Одну минуту она, отвернувшись, делала вид, что рассматривает витрины, и шла все дальше от окна к окну.
Перед ее глазами мелькали витрины со шляпами, кондитерскими изделиями, краснело в лавках мясо, белел жир, зеленела кудрявая петрушка. В окнах ювелиров сверкали ряды колец, браслетов, и она машинально читала цены.
Но вдруг она остановилась, почти в обмороке: Билли, в широком пальто, розовее, красивее, веселее, чем когда-либо, стоял возле нее.
– Жуанита!
Она нервно подала ему руку в поношенной перчатке.
– Алло, Билли! Как… как поживают все?
– А вы как? – спросил он с ударением. – И, ради Бога, где вы пропадали?
– О, нигде, – улыбнулась она. – Здесь, в городе. Огни перламутровыми переливами сверкали вокруг них.
В нескольких шагах какая-то реклама вдруг вспыхнула красным и зеленым светом.
– Хотите, пообедаем вместе, Жуанита? – предложил Билли, взглянув на часы с жестом делового человека. – За обедом и поговорим!
– Но… боюсь, что мне невозможно… Я… я живу далеко, на Франклин-стрит.
– А разве вы не можете позвонить домой?
– Нет. Мисс Дюваль сегодня не будет дома. Она собиралась к сестре.
– В таком случае отчего вы не можете пойти со мной? Это шло вразрез со всеми доводами благоразумия, и она не хотела делать этого – и все же пошла с ним.
Они молча прошли Маркет-стрит и, хотя рука Билли в перчатке едва касалась ее локтя, Жуанита чувствовала, что бегство невозможно.
Он привел ее в кишевший людьми «Палас-Отель».
– О, не сюда! Я в ужасном виде, – прошептала Жуанита.
– Вид у вас вполне приличный, – ответил рассеянно Билли.
Главный лакей знал мистера Вильяма Чэттертона и старался угодить ему.
– Мы весь день провели за городом и хотим поскорее поужинать, Теодор, – сказал ему Билли.
Для них нашли спокойный уголок, откуда они могли видеть всех, оставаясь незамеченными. Жуанита сняла свои перчатки, когда-то серые, теперь – цвета железа и очень потертые, поглядела в зеркальце, вынутое из сумки, подобрала выбившийся локон.