микрородства включают в себя способы, которыми члены кооператива пользуются для помещения себя в семейную сеть. Например, один из жильцов по имени Джоэл называл своих лучших друзей в здании братьями, а также включал их в семейную сеть по критерию аффинальных (по браку) и линейных (потомственных) связей:
На самом деле это были только я, ну и «Летающие братья Савала», мы называли себя «три бандита». Это были я и Педро Савала, муж Анджелы. И Юджин, чья дочь была просто… (Modan 2007: 216)
Другую стратегию Джоэл использовал, чтобы привлечь внимание к затруднениям, с которыми сталкивались семьи в борьбе за право собственности на здание:
В общем, мы тут жили в столице страны, как бы в цивилизованном центре мира, но жили мы как люди из третьего мира. Без тепла или горячей воды, а ведь тут были семьи с детьми, и матерям, понимаете, приходилось кипятить горячую воду, чтобы набрать ванну для детей (Modan 2007: 219).
Кроме того, в исследовании Моуден появляется некая миссис Паттерсон, которая связывает семейную жизнь в кооперативном доме («у малышей не было отопления») с борьбой, которую она вела с городскими административными учреждениями за признание жильцов в качестве арендаторов и собственников:
Потому что я была здесь, когда мы все пошли в Абилард-центр, это такая школа, и мы пригласили прийти мэра Барри. У Луизы-Луизы были, это, детские бутылочки и разные вещи, и она у нас за всех говорит, понимаете? Вот она и рассказала ему, что у детей – полюбуйтесь-ка – нет тепла! Нет горячей воды! А у нас было много детей и все такое, понимаете? (Modan 2007: 218–219)
Эти дискурсивные стратегии охватывали структурой родства всех членов кооператива, включая даже одинокого мужчину по имени Джоэл. Одновременное включение людей в кооператив и семью обеспечивало интеграцию и терпимость к этническим, расовым, гендерным и ценностным различиям, что создавало ощущение причастности к сообществу и чувство домашней обстановки. Вот что рассказывал Джоэл о своем возвращении в кооператив:
Но мы понимали, что действуем в лучших интересах кооператива, и в конце концов – вы это хорошо знаете – начальство нас снова признало, м-да… То есть я имею в виду, что мы все как бы были связаны друг с другом, хотя мы из разных слоев общества… В общем, и в этом смысле я вроде как член семьи… (Modan 2007: 221)
Дискурс семьи и родства, который участники кооператива использовали для привлечения других его членов в свое социальное пространство, не распространялся на новых владельцев частного жилья, превращаясь в дискурс «инсайдеров» и «аутсайдеров». Представителей кондоминиума члены кооператива называли «публикой», осуществляя их исключение и критикуя их ценности. Подобно участникам нью-йоркских кооперативов с рыночной стоимостью жилья, столкнувшимся с новичками с большими деньгами и классовыми амбициями, члены кооператива в Маунт-Плезанте предпочитают говорить о «посторонних, которые к нам зашли» (Modan 2007: 232) или «продают другие квартиры публике» (Modan 2007: 231). Эти новички описываются как люди, которые относятся к старожилам с презрением, не осознают, кому принадлежит здание, и не заботятся о других жильцах, а следовательно, не являются частью семьи.
Контраст между членами кооператива и владельцами частного жилья предвосхищает изменения в социальных отношениях, которые происходят, когда кооперативные квартиры с ограниченной долей участия получают рыночную стоимость. В приведенном ниже примере Нью-Йорка отсутствует дискурс семьи и родства, который связывает людей поверх расовых, этнических, гендерных и классовых различий. Вместо этого чувство безопасности и ощущение дома достигается за счет проживания вместе с «такими же, как мы».
«Такие же, как мы»
В самом начале проекта, посвященного жилищным кооперативам в Нью-Йорке, предполагалось, что жильцы кооперативных домов будут использовать инклюзивный дискурс формирования сообщества, а не говорить о «страхе перед криминалом», как жители закрытых жилых комплексов, оправдывающие этим мотивом недопущение на их территорию чужаков. Вместо этого мы обнаружили, что в дискурсе наших информантов присутствуют однородность и различные индикаторы принадлежности к социально-экономическому классу, конструирующие ощущение инклюзивности, – но одновременно этот дискурс функционирует и как стратегия исключения и расизма.
Дискурс «страха перед преступностью», характерный для жителей закрытых жилых комплексов, относится не только к случаям краж со взломом, но и к тем, кто, как считается, их совершает (Low 2003). В закрытых сообществах отсутствуют общественные пространства, где могли бы коммуницировать незнакомые люди, а относительная изоляция и социальная гомогенность таких мест препятствуют взаимодействию их обитателей с людьми, которые идентифицируются как «чужаки», и, похоже, усиливают страх жителей перед теми, кто заходит на их территорию «извне».
Жильцы кооперативных домов Нью-Йорка, казалось бы, находятся в гетерогенной и сложной в социальном отношении среде. Однако они не говорят о страхе перед чужаками: у себя дома они чувствуют себя уверенно и безопасно, даже если сомневаются в безопасности района. Это чувство безопасности связано с ощущением гомогенности среды и дискурсом «таких же людей, как мы», которые формируются в процессе подачи заявления в совет кооператива.
Например, Рут, мать двоих детей, живущая в Верхнем Вест-Сайде на Манхэттене, так прокомментировала решение жить в кооперативном доме:
Думаю, я задавалась примерно таким вопросом: кто живет в этом доме? Знаете, это когда не хочется, чтобы в доме были люди, которые не прошли через отбор или что-то в этом роде.
Ванесса, одинокий молодой специалист, так объясняет, почему ей нравится жить в кооперативном доме:
Есть некое ощущение, что я знаю, что кому-то еще пришлось пройти через все те же муки, чтобы попасть в совет кооператива; у меня практически улучшается настроение, когда я понимаю, что… мой сосед не убийца с топором или что он не платит за квартиру деньгами от продажи наркотиков [смеется].
Патрисия, живущая в элитном доме в Верхнем Ист-Сайде на Манхэттене, так объясняет причины, по которым она купила здесь квартиру:
Я думаю, что это очень гомогенная территория… Я действительно была уверена в гомогенности дома, мне бы не хотелось обнаружить тут кого-то, кто сильно отличается от меня.
Однако другие жильцы считают, что в процессе подачи заявлений, который и создает гомогенность, успокаивающую большинство обитателей кооперативных домов, присутствует расизм. Вряд ли стоит считать процесс отбора его активным проявлением, но можно отметить многочисленные случаи, когда «цветные» ощущали, что к ним проявляется специфическое отношение. Юл, представившийся как филиппинец, рассказал, как во время собеседования при подаче заявления ему задали вопрос, который он воспринял как расистский:
Ближе к концу тот [белый] парень меня спросил: «А вы какой расы будете?» –