традиционно, как прощалась тысячи раз, но сейчас — как-то особенно:
— Береги себя, Малыш…
Вот так.
Разговор окончен.
Возможно, навсегда.
— И ты себя, Пияна… — Я бросил флягу в рюкзак, потяжелевший от подаренной шкатулки, и застегнул горловину. Кивнул на ключ запуска в панели. — Это запасной, из-под крыла. Магнитный футляр в бардачке…
— Оставь фаэтон себе, — она оборвала меня мягко, но настойчиво. Погладила, будто напоследок, подлокотник, и открыла дверцу. — Мне лучше раствориться в потоке гендорикш, сисадда?
Я невольно нахмурился:
— И ты даже не заскочишь в «Кусок угля»? Попрощаться с отцом?
Она уже поставила лапы на асфальт, но всё же обернулась и одарила последней улыбкой, чуть грустной и бесконечно дружеской, к которой я привык за годы общения:
— Не все так привязаны к своим норам, как ты, Малыш…
А затем выбралась наружу. Наклонилась, заглядывая в салон, и вдруг подмигнула:
— Передай Ч’айе… что если она не сбережёт твою лысую шкуру, я без труда сумею её разыскать…
Затем прикрыла дверь, помахала в окно скрещёнными пальцами и быстро зашагала к стоянке перевозчиков. Несколько минут я наблюдал за ней, торгующейся с шумными гендорикшами, проводил взглядом трехколесник с шаткой будкой для пассажиров, и ещё долго смотрел на дорогу, в вихрях которой тот канул.
Хотелось взвыть. Хотелось закричать. Хотелось зарыться в одеяло и не вылезать, даже если сама Когане Но снизойдёт в Тиам из заоблачных покоев в поисках своей «Нагинаты»…
Я поднял глаза на узкий дисплей, передающий картинки из салона и с кормовых камер. Не зеркальное отражение, конечно, а лишь жалкое подобие, но… оттуда на меня смотрел очень уставший тип.
Осунувшееся лицо, горящие от паймы глаза и изрядные мешки под ними, щетина и пересохшие губы — полный набор знаменитого Ланса фер Скичиры. Я попытался угадать, что он сейчас чувствует? Тоску? Разочарование? Полное равнодушие от неимоверной усталости?
На мгновение задумался, возможно ли нашептать «низкий писк» собственному изображению-отражению, чтобы хоть как-то разозлиться или заставить себя чувствовать боль утраты, чтобы хоть отчасти стряхнуть оковы равнодушия? Решил, что время глупых вопросов настанет чуть позже, и включил двигатель «Барру».
Улицы Юдайна-Сити снова приняли нас с фаэтоном; встретили, словно старый приятель, которого не видел много лет. Впустили в силовые коридоры, окружили роем таких же одиноких, закапсулированных в жестяные болиды, летящих по своим очень важным, но таким бессмысленным делам.
Яркие огни гнезда не радовали. Эффект паймы тоже сходил на нет, теперь от неё даже не шумело в голове. Там было очень-очень тихо, а привычная музыка затаилась…
Наверное, нужно накидаться в сопли.
Взять пару увесистых бутылок, запереться в комнате у Заботливой Лоло и пить сутки напролёт, чтобы потом ещё сутки-другие отсыпаться. Наплевав на происходящее снаружи, на сотни коматозных сородичей, на ярость Магды вис Мишикана, на провокации Нискирича, странные мольбы Песчаного Карпа и долгосрочные планы Хадекина фер вис Кри.
На подлёте к Под-Глянцу фаэтон снова опустился на колёса, двинулся знакомыми дорогами, пару раз срезал дворами. Закатив «Барру» на пустынную парковку за уютным домом, я поднялся на крыльцо служебного входа.
Не пришлось даже стучать, моё появление определённо зафиксировали камеры. А вот дверь открыл вовсе не Гвоздодёр, а незнакомый самец с нашивками заведения. Здоровенный, кстати. Если бы такой встретил меня в день визита по делу Гладкого Мисмис, я бы технично отбитым бедром не отделался…
Крепыш мотнул башкой, приглашая внутрь.
— А где Гвоздодёр?
— А я ему подружка?
Наблюдая, как тот запирает дверь, я расстегнул пуговицу пальто.
— Я могу подняться?
— А я тебе нянька? — Он угрюмо осмотрел меня с ног до головы. — Не знаю, за какие заслуги, терюнаши, но мне велено тебя впустить.
— Ты очень милый.
Какое-то время он мерил меня взглядом, словно прикидывая, стоит ли драка его месячного, скажем, жалования. Затем фыркнул, приобнажил резцы, и ушёл по коридору.
По знакомой винтовой лестнице я поднялся на верхний этаж уютного дома, на этот раз не встретив ни служанок, ни работниц. И уже направился к заветной двери, как предпоследняя в ряду — соседняя от выделенной нам с девчонкой комнаты, — приоткрылась. В щели показалась морда Гвоздодёра, наблюдавшего за подходами.
— У тебя сбежал брат, мутант-переросток, — негромко сказал я, кивая в сторону лестницы. — Он там внизу пытается делать твою работу, но выходит как-то бездушненько…
Чу-ха молча изучал меня через щель, не спеша ни открывать створку, ни захлопывать. Гадёныш даже глаза над неудачной шуткой закатить не сподобился, было бы не так обидно.
Качнувшись на пятках, я перевёл взгляд на «ту самую дверь»:
— Всё ровно?
— Ровнее не бывает. Сюда покараулить меня поставила сама госпожа Лоло. А внизу сменщик. Хороший парнишка и верный отец, просто чтобы ты знал.
— О, это прекрасно, пришлю сладостей его детям. Наша отважная подруга в комнате?
— Неа…
Как я ни старался не подать виду, у меня отвисла челюсть, а в груди болезненно щёлкнуло. Впрочем, рухнуть без чувств или наброситься на Гвоздодёра я не успел — тот (вероятно, наученный изучением многочисленных клиентов дома) без усилий прочитал эмоции на моём лице и с предупредительной спешкой пояснил:
— Госпожа Лоло лично повела её в подвалы, терюнаши. Там у нас бани… нет, не кипятись, это не «нежная мыльная страна» для клиентов, а отделение для своих. Так что хвост на отсечение, сейчас твоя Куранпу отмокает в ароматической бочке…
Я приказал колотящемуся сердцу отменить тревогу и успокоиться. Колотящееся сердце послало меня в крайне обидное путешествие, сопряжённое с грубыми любовными утехами…
— Звучит недурно… — выдавил я, так и не сумев улыбнуться.
— Ей было необходимо, — совершенно серьёзно кивнул Гвоздодёр, продолжающий изучать меня через дверную амбразуру.
— Как ты определил?
— Без труда, терюнаши. Она была… подавленной. И дюже сонной. Знаешь, совсем не похожей на ту боевую сучку, что бросилась через весь Бонжур на Саку-Харухейфа прикрывать тебя в драке.
Я не удержал приподнявшуюся бровь. Оставалось надеяться, что Гвоздодёр расшифрует эту реакцию по-своему. Потому что да, пунчи, ты кое-чего о нашей общей знакомой ещё не знаешь…
Хмыкнув, я задумчиво потёр подбородок. Произнёс словно бы в никуда:
— У меня в комнате есть бутылка паймы.
Чу-ха смерил меня долгим взглядом.
— Обожди.
Скрылся за дверью, похлопал дверцами шкафа, но уже через несколько секунд юрко покинул наблюдательный пост и щёлкнул замком.
— Надеюсь, терю, у тебя хватит ума не растрепать госпоже Лоло?
— Обижаешь.
п.4.; г.9; ч.2
Мы вошли в комнату, в которой всё ещё витал запах Ч’айи. Рюкзак полетел на кровать, рядом упали пальто и перчатки. Выудив из сумки припасённую бутылку, я придвинул два стула к узкому столику с пищевым комбайном.