— Товарищ Песец, на вас прекрасное платье.
«Он помнит мою партийную кличку со времен Петрограда! Вот это память! Как это лестно!» — изумилась она.
— Очень хорошо, что вы и ваш журнал учите советских женщин искусству хорошо одеваться. Платье на вас очень красивое, — продолжал он, поднимаясь по ступенькам.
— Благодарю, товарищ Сталин. — Она прикусила язык, чтобы не сболтнуть, что наряд куплен за границей.
— Хоть раз, товарищи, партия назначила на должность как раз того, кого надо…
Сталин засмеялся, остальные тоже засмеялись, даже Мендель.
— Присоединяйтесь к нам, товарищи Сатинов и Палицын. И вы, товарищ Мендель. — Сашенька заметила, что Сталин не очень-то приязненно относится к мрачному Менделю.
Берия, проходя мимо Вани, по-приятельски ткнул его в живот.
— Рад видеть тебя, Ваня. — Он прищелкнул языком. — Все спокойно? Все как часы?
— Абсолютно все. Добро пожаловать в мой дом, Лаврентий Павлович!
— Что скажешь о матче? «Спартаку» нужно преподать урок, и если наши форварды в следующий раз не выступят как надо, я с них шкуру спущу! — снова засмеялся Берия. — Сыграешь завтра в баскетбол в моей команде? У нас матч с охраной Ворошилова!
— Обязательно приду, Лаврентий Павлович. — Сашенька знала, что ее муж восхищается Берией, который работает как ломовая лошадь.
— Можно я здесь присяду? — скромно спросил Сталин, кивая на стол.
— Разумеется, товарищ Сталин, где хотите… — пригласила хозяйка.
Товарищ Игнатишвили расставил на столе блюда, а Сашенька наклонилась, чтобы разлить вино.
— Позвольте, я открою, — предложил Сталин, разливая красное вино. Он поднялся, чтобы наложить себе еды: лобио, шашлык из баранины, цыпленка табака, сациви, — затем опустился на свое место.
Игнатишвили, красивый блондин в отлично скроенной форме, с широкими плечами атлета, навис над Сталиным, накладывая и себе еду. Оба сели и начали есть, Игнатишвили на секунду раньше положил в рот лобио — ему полагалось пробовать блюда, предназначенные для товарища Сталина.
— Товарищ Сатинов, — тихо обратился Сталин.
Сатинов присел рядом с ним, по другую руку Берии.
Дальше — Игнатишвили, Ваня и Мендель.
— Лаврентий Павлович, а кто будет тамадой? — спросил Сталин.
— Товарищ Сатинов настоящий мастер говорить тосты! — ответил Берия.
Сатинов встал с рогом в руках и произнес первый тост: «За товарища Сталина, который привел нас через трудности к блестящим победам!»
— Можно было придумать что-то пооригинальней! — пошутил Сталин, но все присутствующие поднялись и выпили за него.
— За товарища Сталина!
— Что, опять за него? — пошутил Сталин. У него был на удивление мягкий и высокий голос. — Позвольте мне произнести тост: за Ленина!
Затем последовали тосты за Красную армию, за хозяев, за Сашеньку и советских женщин. Сашенька следила, чтобы у всех были полные тарелки и бокалы.
Она хотела запомнить каждое мгновение этого вечера.
Сталин по-грузински добродушно подшучивал над Сатиновым, но Сашенька чувствовала, что генсек его проверяет, оценивает. Она знала, что Сталину нравятся простые, достойные молодые люди, решительные и беспощадные, но хладнокровные и спокойные.
Сатинов был трудолюбивым профессионалом, но часто себе под нос напевал арии из опер.
Мендель закашлялся.
— Как твои легкие, Мендель? — поинтересовался Сталин, терпеливо слушая ответ Менделя со всеми медицинскими подробностями. Потом Сталин сообщил всем присутствующим: — В 1908 году мы с Менделем сидели в одной камере в Баиловке, в Баку.
— Верно, — подтвердил Мендель, подергивая свою жиденькую бородку клинышком.
— Менделю заботливая семья прислала передачу, он поделился со мной.
— Верно, я разделил еду на всех сокамерников, — уточнил Мендель в свойственной ему педантичной манере, давая понять, что не делал никаких различий между заключенными. Но Сашенька подумала, что лишь один сокамерник имел вес.
— В этом весь Мендель! Неподкупный автор популярного тома «Большевизм и нравственность»! Ты нисколько не изменился, Мендель, — заметил Сталин, подтрунивая с серьезным лицом. — Ты тогда был не мальчик, и сейчас не помолодел! — усмехнулся он, остальные засмеялись. — Но мы все стареем…
— Не все, товарищ Сталин, — в один голос воскликнули Игнатишвили, Ваня и Берия. — Вы нисколько не изменились, товарищ Сталин.
— Довольно, — отрезал Сталин. — Однажды Мендель отчитал меня за то, что я слишком много выпил на собрании, когда мы сидели в той старой конюшне в Сибири, он и по сей день никому спуску не дает!
Сашенька вспомнила, как Мендель поддержал кандидатуру Сталина после смерти Ленина, не дрогнул во время голода 1932 года, без колебаний проголосовал за расстрел «ублюдков», «бешеных собак» на пленуме 1937 года.
— Честно сказать, — поддразнивал Сталин Менделя, — мне часто приходится его осаждать, или у него пена изо рта пойдет или случится удар!
Все засмеялись, потому что педантичный фанатизм Менделя был широко известен. Но именно благодаря своему педантизму Мендель и остался в живых.
Сталин пригубил вино.
— Хотите послушать музыку, товарищ Сталин? — предложил Сатинов.
Сталин усмехнулся, как кот. Когда он затянул «Сулико», все грузины подхватили песню. Потом Сатинов запел «Черную ласточку». Сталин снова усмехнулся и красивым высоким тенором подхватил, ему баритоном подтягивали Игнатишвили, Берия и Сатинов. Сашенька заслушалась.
Потом полились церковные гимны, воровские песни: «Мурка», «С одесского кичмана». Неужели Сталин выбирает репертуар, чтобы все почувствовали себя как дома, удивилась Сашенька: для русских православные гимны, для грузин — их народные напевы, одесский колорит — для евреев; даже Мендель напевал «С одесского кичмана».
— Нам нужны страстные женщины! — воскликнул Берия. — Но я слишком много выпил. Думаю, я не смогу даже…
— Товарищ Берия, соблюдайте приличия! Тут присутствуют дамы, — заметил Сталин с притворной серьезностью и легкой улыбкой. — Завести патефон? У вас есть граммофон? Потанцуем?
Сашенька принесла пластинки. К счастью, Сатинов всегда дарил им на праздник Первомая и Седьмого ноября пластинки с грузинскими напевами, поэтому Сталин нашел именно то, что хотел. Он встал у патефона и поставил пластинку, иногда поднимал руки и делал несколько па лезгинки, но большей частью он руководил праздником.
Грузины присели на диван. Сашенька скатала ковер, а когда выпрямилась, увидела, как Сатинов и Игнатишвили танцуют для нее лезгинку. Сашеньке больше нравились танго, фокстрот и румба, но она умела танцевать и кавказские танцы, поэтому стала грациозно приближаться сначала к Сатинову, потом вокруг нее закружились Берия и Игнатишвили.
— Товарищ Ираклий, вы на самом деле хорошо танцуете, — одобрительно заметил Сталин. — Я с детства не видел, чтобы так хорошо танцевали… Откуда вы родом?
— Из Боржоми, — ответил Сатинов.
— Почти земляки, — заметил Сталин, ставя новую пластинку. Это был разговор двух грузин, но Сашенька была согласна со Сталиным: Сатинов прекрасно танцевал. Его темные глаза блестели, движения были гибкими и проворными, руки — грациозными и экспрессивными. Сатинов крепко держал Сашеньку, а Берия сжимал ее кисть, слишком близко придвинув свое лицо. Его губы были такими полными, что казались налитыми кровью. Сашенька почувствовала усталость и отошла, чтобы просто наблюдать. Она оказалась у патефона, где Сталин перебирал пластинки.
Внезапно Сашенька почувствовала себя счастливо и уютно. Сначала, увидев Сталина у себя в саду, она испугалась. Но он заставил всех расслабиться, и теперь Сашенька боролась с природной потребностью пофлиртовать и поболтать.
Ее переполняли впечатления, и, вероятно, кружилась голова от крепкого грузинского вина. Несколько раз с ее уст чуть не сорвались крамольные речи. «Будь осторожней, — приказала себе Сашенька. — Это сам Сталин! Забыла последние несколько лет, забыла «мясорубку»? Будь осторожна!»
На нее накатила волна безграничной преданности этому жесткому, но скромному человеку, такому сдержанному, но беспощадному к врагам. Однако она чувствовала, что ее преданность будет только раздражать и тревожить Сталина. Ей захотелось пригласить его на танец. А что, если он тоже желает с ней потанцевать? А если ее приглашение будет расценено как наглость и поставит его в неловкое положение? Тем не менее, ей очень хотелось потанцевать с ним, и он, должно быть, прочел это по ее губам.