«Ну-ка вставай, вставай немедленно! Вставай и отправляйся к себе с Сюмбюлем-агой». Хюррем, открыв глаза, увидела перед собой Дайе Хатун. Сулеймана не было. Служанки уже убирали комнату.
Дайе Хатун потянула атласное одеяло, в это время Хюррем торопливо пыталась отыскать свою сорочку. Ей стало стыдно. Ей не хотелось, чтобы женщина видела ее обнаженной. Между тем волнение ее было напрасным. Одна из служанок подала ей сорочку, прежде чем одеяло открыло ее наготу.
Хюррем умирала от голода. Она взяла из чаши яблоко и подошла к островерхому камину, а в это время Дайе Хатун продолжала давать указания служанкам: «Быстрее, поднимайте одеяло! Снимайте простынь и заверните ее в красную ткань, отправьте Валиде Султан, чтобы она поняла, что это от Хюррем Кадын».
Женщина многозначительно рассматривала Хюррем. Сказанное ею означало следующее: я видела простыню, девушка оказалась чистой, девушка из Московии стала женщиной в покоях повелителя. «А ты, моя дорогая, поторапливайся, – сказала она Хюррем. – Сегодня у тебя много дел. Сначала ты пойдешь в хамам. А потом тебя переселят».
Внимательно наблюдая за тем, как кладут в сверток окровавленную простыню, Дайе Хатун пробормотала: «А, хочу тебе сказать, девушка, но только ты от меня ничего не слышала. По милости нашего повелителя тебе теперь будут платить жалованье».
– Жалованье?
– Да, таков обычай.
– Падишах платит жалованье каждой девушке, которая побывала у него в покоях? – спросила Хюррем.
Краска бросилась в лицо пожилой женщине. «О Аллах всемогущий! – прорычала она. – Ты, Хюррем Кадын, только из-за своего невежества можешь задавать такие неприличные вопросы. Наш падишах проявляет свою милость к тому, к кому захочет». На лице ее появилось насмешливое выражение: «Хочешь, я тебе еще что-то скажу? Если даже повелитель решит проявить милость к каждой, кто побывала в этой комнате, казна все равно останется наполнена до краев».
Дайе Хатун закашлялась со смехом, но Хюррем не понравились ее слова. Значит, через эту постель прошло много женщин, а она всего лишь одна из них. Стиснув зубы, она пробормотала: «Но я буду последней!»
– Что, кадын, ты сказала? Я не расслышала.
Хюррем уже направилась к двери.
Сюмбюль-ага ждал ее. Лицо его расплылось в улыбке. Его помощник Джафер скромно стоял рядом.
«Твои вещи уже перенесли, – сказал Сюмбюль. А потом многозначительно добавил: – Посмотрим, понравятся ли тебе твои новые покои. В одном конце коридора будешь жить ты, а в другом конце – покои Гюльбахар Хатун».
Хюррем все очень понравилось. Ее новые покои представляли собой четыре соединенных комнаты, одна из которых была больше остальных. Одно из окон в эркере выходило в розовый сад, а второе смотрело на море. На острове виднелась белая башенка, похожая на невесту в фате. На пороге Хюррем встретили Мерзука и Сетарет-калфа со слезами радости на глазах. Перед дверью стояли еще две девушки. Одна была чернокожей, вторая белой. Чернокожую звали Камер, белую Эмине. А еще был Джафер. Мальчишку теперь отдали в распоряжение Хюррем Ханым. Его белоснежные, как жемчуг, зубы ярко сверкали на черном, как смоль, лице.
Мытье в бане прошло весело. Этот обычай называли «мытье невесты». Так почему-то называли обряд мытья наложницы, после того как она проводит ночь в покоях повелителя. Обычно в этот день утром в бане мылась Гюльбахар Хасеки, но в то утро Хасеки Султан в баню не пожаловала. Гюльбахар сидела у себя в покоях и думала о том, что если пойдет в баню, то тем самым покажет, что одобряет появление соперницы. Она никогда бы не согласилась на такое даже под угрозой смерти. У нее не было сил слушать смех этой русской неверной.
Хюррем порхала от счастья. Она была очень рада, что Хасеки не появилась. Ей вовсе не хотелось видеть высокомерные взгляды этой женщины после такой сказочной ночи. То, что Гюльбахар не пришла, было хорошим знаком. Значит, та ее ревновала. Ясно было, что теперь она считает Хюррем своей соперницей. «Самое странное, – думала Хюррем, – что я после вчерашней ночи ее не считаю своей соперницей».
В дверях хамама маленькую семью Хюррем, состоявшую теперь из Мерзуки, Сетарет-калфы, Камер и Эмине, встретил Джафер. Сетарет-калфа вновь помчалась сообщить гарему новости. Голос ее звенел эхом в куполе бани.
Голова Хюррем кружилась. Она старалась собрать все свои силы, чтобы томление прошедшей ночи не помешало ей отдаться новому урагану страсти. И в то же время молила Деву Марию, чтобы Божия Матерь защитила ее от ревнивых взглядов и мыслей других обитательниц гарема. В бане Хюррем видела Екатерину, та смотрела на нее, но в глазах ее уже не было прежнего тепла – в них были лишь зависть и злость. Увидев ее глаза, Хюррем растерялась. Она помахала было рукой, но та даже не ответила. Екатерина сама провела ночь с падишахом, но была позабыта, а сейчас ей оставалось лишь ждать того дня, когда ее выдадут замуж за какого-нибудь противного богатого старика и отошлют из дворца. Кто знал, вдруг Хюррем ожидало то же самое? Но падишах даровал ей собственные покои, да и к тому же прямо под носом у Гюльбахар Хасеки. «Значит, эта деревенщина, научившись у меня некоторым вещам, так запросто смогла покорить самого султана Сулеймана? – думала Екатерина. – Видимо, смогла, это очевидно».
Очевидное стало явным, когда Сюмбюль-ага официально объявил: «Сегодня вечером наш повелитель ждет Хюррем Ханым!» Хюррем нарядилась, как царица. На ней были одежды красного цвета. Девушка напоминала цветущий сад. Ее волосы были заплетены и собраны с двух сторон. Весь день она кусала и без того искусанные прошлой ночью губы, чтобы сделать их ярко-красными.
Сулейман предпочел встретить ее за роскошно накрытым столом. Переступив порог и войдя в покои, она собралась поклониться, но в последний момент передумала. Ей вспомнились слова падишаха: «У тебя гордый и непокорный нрав, ты всегда высоко держишь голову. Ты, как далекие неприступные вершины заснеженных гор. Ведь неприступные вершины никогда не склоняют голову».
Хюррем именно так и поступила: увидев султана, не поклонилась ему.
Султан, встав, встретил Хюррем и взял ее за руку. Они страстно обнялись, словно бы знали друг друга тысячу лет и еще тысячу лет были в разлуке. Хюррем покорно позволила падишаху себя увлечь. Их губы встретились, и она сказала только: «О мой султан!» После долго длившегося, пока у них не кончилось дыхание, поцелуя Сулейман сказал: «Если мы с тобой продолжим, то, думаю, сегодня вечером останемся голодными».
– Мне достаточно любви моего господина.
– А что, Хюррем не знает, как меня зовут?
Хюррем внимательно посмотрела в глаза падишаха: «Знаю».