— Хочешь водителя или бодигарда?
— Не хочу. Но, похоже, придется. Правда есть тысяча других способов, кроме ревности, каждый день объясняться в любви. Может, попробуем?
— Ты даже до душа дойти не можешь попробовать! — рыкнул Богдан и, резво перекинув Юльку через плечо, поволок на второй этаж.
— Бодька! Ты что вытворяешь?! Бодька-а-а! — визжала она, хохоча и болтая босыми ногами в воздухе, а плед, в который была обернута, наполовину размотался и теперь его край подметал ступеньки лестницы.
— Петру все равно уже придется ждать. Поэтому пусть хоть повод будет значимым, — деловито заявил он и распахнул дверь в ванную.
Пол и потолок замелькали перед Юлькиными глазами, как будто она каталась на карусели. А когда почувствовала ступнями прохладный кафель, оказалась стоящей к Моджеевскому вплотную рядом с кабинкой. Самодельное подобие одежды окончательно соскользнуло с нее, и она прижалась к нему грудью, безоговорочно принимая правила, устанавливаемые теперь им. Действительно, вряд ли есть более значимый повод для опоздания, чем быть любимой. Здесь и сейчас.
Она провела ладонью по его лицу, пробежала пальцами по плечу, спустилась по руке к запястью и фыркнула:
— Часы сними, умник.
После чего, коснувшись губами его колючей щеки, нырнула в кабинку.
— Вчера они тебе не мешали, — хмыкнул Бодя, стащил с себя спортивки и, шагнув следом за Юлькой, захлопнул дверцы, отгородившись от всего остального мира. Там, за матово-прозрачной стеной, вдвоем, наедине, они существовали как единое целое, как будто под струями теплой воды смывали навсегда, насовсем — чужое, наросшее, ненужное.
Невозможно исправить ошибки. Можно только постараться не наделать новых. Можно свернуть в правильном месте на нужном перекрестке и пойти совсем в другую сторону, вряд ли зная наверняка, что этот путь верен. Но если признать, что мечта — это не блажь, что человек нуждается в том, чтобы мечтать, то не может быть тщетным любой поход за мечтой.
Куда-нибудь она все равно приведет.
Машина под окнами, просигнализировав о своем прибытии, прождала за воротами столько, сколько понадобилось на то, чтобы Богдан и Юлька все же привели себя в порядок. Пришлось, правда, обойтись без кофе и выпечки. Наспех расчесанная, без грамма косметики, но вместо этого с сияющими глазами, она сама не замечала, насколько вчерашняя Юля и сегодняшняя — отличаются. Но он — видел. И вряд ли это могло бы его не радовать.
Он держал ее за руку, когда вел к автомобилю. И там, на заднем сидении, он тоже держал ее за руку. И через двор Гунинского особняка вел ее, не размыкая замка пальцев. И на третьем этаже, стоя у двери Юлиного отца, они все еще не отпускали друг друга. Такими Андрей Никитич и увидел их, когда отворил после звонка.
— Привет, — выпалила его младшая дочь и улыбнулась. — Мы за Андрюшкой.
— Что? И чаю не попьете? — с самым серьезным выражением лица поинтересовался папа Малич, внимательно оглядев явившихся «детишек».
— Без чая не уйдем! — заявил Богдан и протянул Андрею Никитичу пакет с фирменным логотипом «Миндаля». — Доброе утро!
— Пакет Стефании вручай, — велел Малич, пропуская их в квартиру. — Она у нас главная по плюшкам.
Стеша показалась в прихожей тоже, очевидно, собранная в дорогу, потому как выглядела, как обычно, идеально. Завидя пришедших, она ласково что-то пророкотала, вроде: «Явились, мальчики и девочки», — и, получив в руки «взятку» от Моджеевского, отправилась ставить чайник, обдав всех окружающих ароматом ванили и табака.
А Юлька повисла на папиной шее, поцеловала в щеку и выдохнула ему на ухо:
— Ты меня простил?
— Да я и не обижался, — улыбнулся он, похлопал ее по спине и тоже чмокнул в щеку. — Проходите давайте.
Так они и оказались сидящими на солнечной кухне Маличей с большими чашками чаю и кофе по предпочтениям и желанию за семейным завтраком, и Юлька пыталась уложить в голове — как это такое возможно: Бодя на соседнем стуле за большим столом, подсолнухи на шторах, солнечный зайчик, бегающий по полу. Невероятно. Нет, когда ей было семнадцать, и они целовались у подъезда, пока за ними со второго этажа подглядывала баба Тоня, она не считала такую картину чем-то невероятным. Та вполне укладывалась в ее мир. А сейчас — из разряда чудес, и никак не меньше.
Андрюша у своего тезки и деда на коленях.
Сашка елозит манную кашу по тарелке.
Стефания, изящно держащая чашку пальчиками с красным маникюром, усмехаясь себе под нос и не вмешиваясь, делает вид, что чем-то очень важным занята в своем телефоне.
А Бодя на соседнем стуле. И его ладонь накрыла ее ладонь на столе.
— Царевич хотя бы не сильно долго плясал вечером? — спросила Юлька, глядя на сонного и до сих пор не проснувшегося Сашку.
— К Лизке просился, — рассмеялся Андрей Никитич, — но в целом, все было нормально.
— Свозим к Лизке, — проговорил Богдан, с аппетитом уплетая завтрак.
— Ему лишь бы праздник без передышки, — Юля подмигнула сыну, усердно складывавшему на дедовой тарелке какое-то подобие бутерброда из кусочка сыра, приличного куска булки и, кажется, варенья, которым он усердно поливал и то, и другое.
— На то и ребенок, — фыркнула Стеша, не поднимая глаз от телефона и нахмурив свой хорошенький лоб, время над которым казалось не властным.
— Дядя Бодя, на! — объявил шкет, подсовывая свой кулинарный шедевр извозюканными руками Моджеевскому.
Тот вскинул брови, но взял у Андрея бутерброд, успев подставить под него салфетку, чтобы не ляпнуть вареньем на скатерть.
— Сомневаюсь в полезности этого продукта, но я попробую, — рассмеялся Моджеевский.
— Лучше не надо, а то рискуете подавиться, — снова подала голос Стефания, после чего все-таки подняла глаза, сосредоточенно осмотрела сперва Богдана, потом Андрюшу, а потом повернула к ним телефон, чтобы видно было экран: — Чаю пока тоже лучше не хлебайте. Это уже везде где можно.
Текст, написанный мелким шрифтом под фотографией, можно было и не читать.
Картинки в данном случае достаточно.
На весь экран какой-то желтой самого низкого пошиба страницы Инстаграма растянут снимок с изображенным на нем Моджеевским, присевшим перед ребенком в ярко-синей куртке. Они были сняты в профиль, но